Верховцев отвернулся. Он не выносил, когда при нем вводили иглу в вену.
Через десять минут девушка по имени Аня была уже совершенно другим человеком. Она томно вытянулась на матраце, перебирала пальцами пряди длинных, давно не мытых волос и, щурясь, разглядывала посетителей.
— А это что за ангелочек? — спросила она, кивая на Олли.
— Это один веселый и очень талантливый парень. Если ты согласишься на то, о чем мы говорили, у вас будет возможность познакомиться поближе, — улыбнулся Данила.
Девушка приподнялась на локте, приблизив к Олли замурзанное личико.
— Как тебя зовут? Олли пожал плечами.
— Ты что, немой? Или смущаешься?
— Он смущается, — сказал Данила. Он искоса смотрел на Верховцева, наблюдая за его реакцией.
— Меня смущается? — улыбнулась девушка.
— Тебя.
Олли закусил губу.
Она разглядывала его с любопытством, то и дело склоняя голову то к одному, то к другому худенькому плечу.
— Я не кусаюсь, мальчик, — пропищала она наконец. — Другие кусаются, смотри. — Она быстро оттянула свои полосатые рейтузы, обнажив костлявое бедрышко. На коже отпечатался багровый оттиск чьих-то зубов. — А я не кусаюсь. Я смирная.
— Кто это тебя так? — спросил Олли.
— Цапнул? Да есть тут один. Сначала деньги платит, потом кусается. А больше ничего не может. А ты можешь?
— Могу. — Нежные щеки Олли вспыхнули. Данила положил ему руку на плечо.
— Вот наш главный режиссер-постановщик, Аня, познакомься, — кивнул он на Верховцева. — Если ты не против, он задаст тебе несколько вопросов.
Верховцев присел на краешек матраца рядом с девушкой.
— Вы давно здесь? — спросил он негромко.
— В домике-то? В чертовом домике? Даже не знаю сколько, — усмехнулась она. — Что, дрянь место, да? А вы получше собираетесь предложить?
— Это будет зависеть от вас. Она подперла головку кулачком. Кожа на ее щеках посерела от грязи. Волосы слиплись в косицы. — Да разве такая, как я, вам подойдет?
— Это тоже от вас будет зависеть. — Верховцев пристально разглядывал ее фигуру. — У нас безвыходное положение. Премьера через две недели, а одна из статисток попала в аварию. Гипс на два месяца. Катастрофа, в общем. — Глаза его ощупывали ее тело. — Вы на нее похожи. Нам, видите ли, нужен определенный типаж.
— Мне что, прямо сейчас раздеться или подождать? — Ее голосок звенел, как песнь комара в ночи.
— Успеется. Вы, как я слышал, в театре играли... Она криво усмехнулась.
— Господи, что я только не делала: пела, играла, даже с...ла на сцене. Не верите?
— Верю.
— У вас это тоже надо делать?
— Нет. У нас этого делать не надо.
— А что надо?
Верховцев засунул руки в карманы пальто.
— Будьте добры, произнесите, пожалуйста, фразу:
«Ибо таинство любви выше таинства смерти».
— Что?
— Сделайте то, что я прошу.
— Ну, ибо таинство любви выше таинства смерти.
— Так. Ладно. Встаньте и пройдитесь вот здесь. Она встала лениво и прошлась от матраца до окна, нарочито вихляя бедрами.
— Как, хорошо?
— Хорошо. А теперь просто пройдитесь, не кривляясь.
Девушка повторила прогулку в обратную сторону.
— У вас какой размер? — спросил Верховцев.
— Трусов, что ли? — хмыкнула она.
— И трусов в частности.
— Сорок четвертый был. Теперь отощала, наверное, меньше.
— Так, ладно...
— А что все-таки мне предлагают сделать? — спросила девушка, зыркнув на Олли заблестевшими глазами.
— Статистка, на роль которой вы приглашаетесь, должна была выступать в небольшом эпизоде в пьесе, разыгрываемой на сцене частного театра. Всего один вечер, — монотонно объяснил Верховцев.
— И за этот вечер мы заплатим тебе две тысячи «зеленых», — вставил Данила. Она свистнула.
— Не заливаешь?
— Я ведь принес тебе, что обещал.
— А почему так много?
— Много? — Верховцев приподнял бровь. — Неужели много? Обычно говорят — мало.
— Ну, я не знаю, я... — Она теребила край клеенки, свесившийся со стола. — А смогу я.., а?
— Сможешь, если будешь стараться, — заверил ее Данила. — А в будущем, если ты понравишься публике, возможно, мы подумаем о заключении контракта.
— Со мной?
— Режиссер же сказал тебе, что ты нам подходишь как типаж, — мягко улыбнулся Данила.
— Да, я согласна, конечно, согласна. — Она растерянно переводила взгляд с него на Верховцева.
Тот кивнул. Прядь светлых волос упала ему на лицо. Она не видела его глаз.
— Вы читали что-нибудь из Оскара Уайльда? — спросил он.
Девушка задумчиво почесала подбородок.
— Не такая уж я и серая, хоть и лимита, по-вашему. Отчего же — читала.
— Что, например?
— Сказку одну. У меня в детстве был такой сборник: «По дорогам сказки». Так вот, там была одна грустная история — «Соловей и Роза» называлась.
Данила заметил, что Верховцев низко наклонился, словно разглядывая неведомую соринку на носке своих щегольских черных ботинок. Густые блестящие волосы совершенно закрыли ему лицо.
— А еще что вы у него читали?
— Еще «Кентервилльское привидение». Даже мультяшку такую смотрела. — Она села на край стола и сложила ручки на коленях.
— А в каких пьесах вы играли у себя в Липецке?
— В Туле, что ли, дома? В десятом классе ставили «Горе от ума», потом уже в драмстудии «Три сестры», да мало ли!
— И кого же вы в «Сестрах» играли?
— Наталью. Платье у меня было с зеленым поясом и скрипка.
Верховцев выпрямился, откинул со лба волосы.
— А зачем вы приехали сюда?
— За золотым дождем. Не все же в провинции с голоду подыхать!
— Вы согласны у нас работать? — тихо спросил Верховцев.
— Конечно.
— Тогда наши условия: сейчас вы поедете с нами в нашу студию. Дни, оставшиеся до премьеры, будут очень насыщенными. Вас необходимо быстро ввести в курс всего действия. Поэтому у вас не будет возможности как-то по-иному расходовать свое время.
— Но я должна... Я не могу... — Она беспомощно оглянулась на Данилу.
— Мы все понимаем, Аня. Мы идем на это, — сказал он. — Я достану все, что тебе нужно. Но этого не будет слишком много и слишком часто.
— Да фиг с ним! Лишь бы было! — Она спрыгнула со стола.
— Итак, вы согласны? — повторил свой вопрос Верховцев.
— Да, да!
— Тогда собирайте вещи, которые вам понадобятся. Девушка наклонилась и достала из-под софы потрескавшуюся кожаную куртку.
— Это все? — спросил Верховцев.
— Все. Когда я получу от вас свои баксы, их будет больше.
— Тогда идемте. — Он открыл дверь и вежливо пропустил ее вперед.
Олли неловко споткнулся о ступеньку. Она обернулась и ухватила его за локоть.
— И ты тоже там играешь, ангелочек?
— Да.
— Кого?
— Увидишь.
— Ox, какие мы скрытные. Он улыбнулся. Возвращались к машине.
— Тебя как сюда занесло, к Ильичу-то? — спросил вдруг Олли.
— А тихо здесь, никто не трогает. — Она перепрыгнула через лужу. — Менты только с вокзала гоняют, а в бытовки не суются.
— А в бытовке кто с тобой живет?
— Бабай один. Тот, кто кусается, — засмеялась она тихо. — Они тут офис во флигеле ремонтируют, турки, ну и заходят иногда. Он мужик ничего, по-нашему даже умеет ругаться. Только он, увы... — Она развела руками. — У меня один был, так тот, я тебе, мальчик, скажу, с двенадцати до двенадцати мог, не вставая.
— И куда он такой делся? — усмехнулся Олли.
— Зарезали его. Тут буза одна была на вокзале: осетины на карачаевцев, стенка на стенку.
— А он кто был?
— Осетин. Аслан. Хороший парень, душевный. Не бил меня, даже пальцем никогда не трогал.
— Ты очень плакала, когда он умер?
— Что?
— Плакала, говорю? Она пожала плечами.
— Не помню. Я тогда без лекарства была. Все как в тумане, ничего не помню.
— Половина двенадцатого, долго мы здесь. — Данила посмотрел на наручные часы. — Игорь, я сейчас...
Он не договорил. Откуда-то из темноты вынырнули пять приземистых, кряжистых фигур. В нос шибануло мочой и махоркой.
— Вот они, — прохрипела одна из них. — Вон тот длинный, в пальто, в морду меня бил и Маньку мою...
Тени метнулись навстречу — Верховцев, шедший первым, ощутил резкий толчок в грудь, чей-то крепкий кулак съездил ему под дых, и, когда он, потеряв равновесие, упал, его начали пинать ногами. Он извивался, пытаясь встать.
На Данилу напали сразу двое. Один с воем тут же отлетел, получив сокрушительный удар в челюсть, второй оказался хитрее — набросился сзади, по-медвежьи облапив Данилу и пытаясь сбить его подножкой на землю.
Но хуже всех пришлось Олли. К нему подскочил юркий белобрысый пацан в рваной «олимпийке» и с криком: «А по глазам не хочешь?» — замахнулся ножом. Лезвие тускло блеснуло в фонарном свете и неминуемо бы прочертило на щеке Олли кровавую борозду, если бы не та, имя которой было Анна. Она взвизгнула, как дикая кошка: «Сволочь! Своих бить, да? Своих?» — вцепилась в белобрысые вихры парня в «олимпийке» и с остервенением рванула его к себе.
