Наступило семнадцатое - это показали часы. Осторожно приблизился к краю забора, встал напротив веранды. Под ней было окно, и если перелезть через забор... Нет. Справа, в доме Попова, свет еще не погас, могут заметить. Как медленно, как томительно тянется время, и тишина, тишина... Но вот яркий свет со стороны проспекта, в переулок свернули, полыхая фарами, три автомобиля, один за другим. Черные лакированные кузова, темные стекла - кто за ними? "Отыскали ведь, черти... - подумал с уважением. Похоже, именно в них и повезут..."
Внезапно открылась калитка в заборе, вышел Медведев, следом за ним человека три или четыре из охраны - лиц не рассмотрел и не надо - кто ж еще это может быть?
А вот, кажется, и они... Ну, слава Тебе, Господи...
Одиннадцать черных фигур с мешками на головах - до пояса - прошли и сели в автомобили. И фары сразу же погасли, автомобили заурчали моторами и, развернувшись, вновь уехали на проспект. И с души свалился камень. Войков и Юровский хотя и инородцы, но слово сдержали. И сразу же осадил себя: "Стыдно так думать, товарищ Ильюхин, о своих боевых товарищах..." Все стихло, и сразу же послышались выстрелы. Громче, тише, хлестче или глуше они беспорядочно звучали минуты три. Все окна в доме Попова засветились ярко, начали выбегать люди, из дома Ипатьева выскочил охранник Якимов - его узнал по характерно дергающейся фигуре, кто-то из подбежавших охранников выкрикнул:
- Царя убили? Ты смотри, чтобы кого другого не убили, а то тебе отвечать придется!
- Что я, без глаз, что ли? - солидно парировал Якимов. - Я их всех и с закрытыми глазами не ошибусь!
Как-то не по-русски у него получилось: "Я их всех... не ошибусь"? Ну да черт с ним, волновался, наверное...
И вдруг чья-то рука легла на плечо:
- Ты? Импотент?
Зоя... Подкралась, стервь...
- Вот, смотрю... чтобы кого другого не убили. Кого увезли?
- Романовых.
- А... расстреляли?
- Их же. - Лицо спокойное, глаза не моргают.
- А яснее?
- Что сказала - то и есть, - ответила сухо. - В память моей в тебя влюбленности - шпарь отсюда без оглядки...
- То есть?
- То и есть. Приказ на тебя. Пулю в затылок. Сразу, как появишься, понял?
Хотел задать вопрос - слова в горле застряли. Сука, сволочь, потаскуха... Однако куда деваться...
- Я не понял: чей приказ?
- Ты только не переживай. Не Юровского, не Голощекина, не местных, одним словом... В Алапаевске не задерживайся. Когда и тамошние... отойдут рви когти на запад. Или на восток. Спасайся, одним словом..
Ладно. Повернулся, чтобы идти к авто, и вдруг почувствовал, как свежеет в голове, валится наземь тягостный груз.
- Всё, значит, по плану... - сказал задумчиво. - Значит, их - в Москву, а потом - в Германию?
- В Германии - революция, мой друг. А в остальном - ты прав. Прощай... импотент... Ты был симпатичен мне, если не сказать больше... Приблизилась, обняла за шею и нежно-нежно поцеловала в губы. - А твой друг Кудляков свою роль отыграл...
Надсадный рев мотора отвлек от страшных слов: в переулок свернул грузовик "фиат". Ярко светили фары; чтобы не заметили - прижался к забору. Зоя тоже примолкла, видно, и для нее зрелище было неприятным. Когда грузовик проехал мимо - увидел всадников, человек десять, может, и больше.
- Охрана... - шепнул на ухо. - Кого же эти везут?..
- Романовых, я же сказала... Ты что, не видел Юровского? Рядом с шофером?
- Неважно. Куда повезли?
Хмыкнула:
- Ты же выбирал место? С Яковом? Прощай, матрос. Мне очень и очень жаль...
"Знаю, чего тебе "жаль"", - хотел сказать, но решил, что лучше ее не выводить из себя.
В Алапаевск приехал днем, ровно в двенадцать. Автомобиль стал похож на огромную кучу грязи. У храма - по виду вполне столичного, стояла толпа, служба заканчивалась, прихожане медленно расходились. Последними вышли несколько очень хорошо, по-петербургски, одетых людей. Возглавляли шествие две монахини в черном, за ними шли цивильные, но Ильюхина обмануть было трудно: выправка и шаг выдавали людей военных, офицеров.
В Совете, куда отправился незамедлительно, указали на паренька среднего роста, в косоворотке, с милым - на самым деле милым, иначе не назовешь, - лицом.
- Старцев, - представился коротко. - Мандат?
Предъявил, комиссар заулыбался.
- Они сейчас после службы пошли в Напольную... - И, заметив недоумение в глазах собеседника, объяснил: - Это школа кирпичная, ее на поле построили, да так и назвали. Значит, берем телеги, рассаживаем их всех, предлог простой - перевозим на другое место - и вперед... Тут неподалеку шахта есть в лесу, заброшенная, ну, шлепнем и скинем. А?
- Вы тут мастера не хуже наших...
- Тогда поехали?
Когда рассаживались по телегам - не смотрел на обреченных. Зачем? Ведь станет жалко, а потом и совесть замучает... Пусть лучше умирают без лиц и без имен...
Старцев подошел, улыбнулся. Лицо у него и в самом деле было мальчишеское, доброе, глаза сияли наивным восторгом и любовью.
- Слышь, матрос, я чего? Мы тут у них отобрали деньги и ценности - под расписку, ты не подумай! Только им это все боле не пригодится, так? Вот мы по-честному все и разделили между собой. Правильно? - И не дожидаясь ответа, протянул золотые карманные часы. - У тебя, поди, отродясь таких не бывало?
Будто проснулся. "Пристрелить? И погибнуть с честью? А что? Э-э, да ведь слабость... Сейчас я себя уговорю, что мне погибать ни к чему, а им... Им, видит Бог - всё равно..."
Взял часы.
- Чьи?
- А вон того, - вытянул руку в сторону молодого человека в шинели. Князь Палей. Стихи пишет, мать-перемать...
- Возьму. На память.
Старцев вгляделся внимательно, чутко. Вздохнул:
- Ты прав. Такое - оно с тобою на всю жизнь останется. Факт. Я, знаешь ли, придумал: а чего их стрелять, патроны нашей молодой республики тратить? Патрон - он копейку рабочую стоит. Мы им завяжем глаза, построим в цепочку. Каждый положит руку на плечо впереди идущему. И таким манером они все - по одному - и рухнут в ствол Межной... Это шахта так называется. Сажен пятьдесят она. Глубиной. Кто долетит живой - всмятку. А остальные... У их по пути сердца полопаются, а?
Стало страшно, по-настоящему.
И стало ясно-ясно: той, другой жизни Господь не даст. Не за что. Значит, терять эту... Э-э, теперь уже все равно.
- Поехали, - сказал, едва ворочая языком.
По дороге Старцев тарабанил без умолку. Рассказал о родных и близких, о городе своем - с гордостью: какой, мол, вырос здесь за короткое время партийный костяк. Еще о чем-то...
Ильюхин смотрел на него и делал вид, что умирает от интереса и внимания. А про себя думал: "Страшно тебе, мозгляк. Вот ты и хорохоришься, забыться в словах хочешь, утонуть как бы..."
Через час подъехали к развилке, Старцев остановил конвой, приказал:
- Всем ожидать здесь. - Повернулся к Ильюхину: - Ну... Во имя товарища Ленина, вперед.
Когда Елизавета Федоровна, ее крестовая сестра по Марфо-Мариинской обители Варвара Яковлева и все остальные построились в цепочку, Старцев снова подошел к Ильюхину.
- Вот что, матрос... Я тут посоветовался - с товарищами, они говорят, что, мол, баб, а их всего две, можно. Значит, столкнуть в ствол. А вот остальных - невместно. Говорят, мол, сколь они кровушки рабочей попили, а? И просто так их освободить, сделать им снисхождение легкой смертью - ну, никак! А?
Слушал и ловил себя на том, что стоит рядом со зверем в человеческом облике. И что? А ничего...
- Товарищ Ленин, опираясь на таких, как ты и твои боевые товарищи, выиграет мировую революцию. Ты здесь ответственный. Исполняй, что знаешь, сказал равнодушно.
И, вспомнив урок Закона Божьего в приходской, прошептал едва слышно: "А я, Господи, умываю руки, ибо не обагрены они кровью безвинных сих..."
Потом подумал: "Там ведь еще что-то было... Кажется, эти слова Понтий Пилат сказал... Да разве слова эти от крови праведной освободят? Понтий он и есть Понтий. И я следом - он же самый..."
- Ну? - спросил нарочито весело. - А с остальными ты чего надумал?
- Будем бить всмерть... - тихо сказал Старцев. - Пока не убьем... А уж тела мертвые - и сбросим.
Глаза у пленников были завязаны, они шли, словно слепые с картинки, спотыкаясь, кряхтя и тихо-тихо взывая к милосердию. Первой упала в ствол сестра императрицы, за нею Варвара, услышав их гаснущие крики, великий князь Сергей Михайлович сорвал повязку и бросился в драку. Его убили мгновенно - выстрелом в голову. Остальных избивали безжалостно - ногами, кольями, камнями. Когда всё утихло - окровавленные трупы сбросили в ствол.
И вдруг...
Из глубины, словно зов, неведомый и печальный, послышался голос, женский, и слова псалма: "Да воскреснет Бог и расточатся врази Его и да бежат от лица Его все ненавидящие Его..."
- Не пойдет, - по-деловому произнес Старцев и, обращаясь к одному из своих, приказал: - Дуй в Синячиху. Там у доктора Арона Гузеева возьми таз с серой, понял? У него есть, он мне лично показывал. Он этой дрянью мужиков лечит - от нежелания баб. Возьми - и пулей обратно.
