а в зрелищности спектакль ничуть не потеряет. Скорее даже наоборот…
Полутов сделал грифелем пометку на одной из лямок и сунул карандаш за ухо:
– Пусть в последней сцене Лиза, которую исполняет наша несравненная Наталья Николаевна, не бросается в Зимнюю канавку, как сказано в опере, а сводит счеты с жизнью немного другим способом.
– И каким же?
– С помощью петли.
– Как, повеситься? И как вы это собираетесь сделать?
– Это вовсе не так сложно, как может показаться на первый взгляд. Мы сделаем для Натальи Николаевны из ремней и веревок снасть, этакий корсет. Он будет крепко обхватывать ее фигуру под грудью, вокруг живота и бедер и, спрятанный под платьем, со стороны будет совсем незаметен.
– Так-так, я, кажется, начинаю понимать, о чем вы говорите, – протянул Азаревич, разглядывая Любезникова, походившего теперь на обтянутую бечевкой вареную колбасу, висящую на крюке под потолком в лавке колбасника.
– Василий, будьте добры повернуться, – Полутов развернул молодого человека спиной. – Видите, на спине к нашей кожаной снасти приклепана большая стальная проушина? Это одна из частей нашего главного секрета.
Полутов взял со стола смотанную в кольцо толстую веревку, один конец которой был сплетен в висельную петлю.
– Вот, взгляните, – сказал он, показывая этот снаряд Азаревичу, – петля на вид самая настоящая, с девятью витками в узле, – все, как и следует. Однако в ней есть маленькая хитрость. Под извивами узла спрятан и надежно закреплен длинный толстый крюк – вот он выглядывает, видите? Когда Наталье Николаевне придет время играть свою последнюю сцену, в которой ее Лиза в отчаянии от предательства Германа решает свести счеты с жизнью, ей нужно сунуть в петлю голову, а затем, делая вид, что она затягивает на шее узел, продеть крюк в проушину.
Полутов вручил скрученный конец веревки рослому Шипову, а сам ловко набросил на шею Васеньки свесившуюся петлю. Потом он вставил стальной рог крюка в круглое отверстие, просверленное в закрепленной на ременном корсете широкой железной пластине.
– Теперь можно играть свою роль, ничего не опасаясь: веревка с крюком крепко держит через проушину корсет, по которому равномерно распределен вес тела. Узел петли при этом закреплен и затянуться не может. Веревка, крюк, проушина, корсет… и вуаля! Дело сделано: публика – в обмороке, спектакль – у всех на устах и на первых страницах всех газет! Ну, как вам?
– Впечатляет! – оценил Азаревич. – И кто же это придумал такую штуку?
– Ну так известно кто! – прогудел из-за спины Любезникова довольный Шипов, подергивая вверх-вниз конец веревки, который он держал в кулаке.
Азаревич сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, прислушиваясь, как колотится его сердце.
– Иван Дмитриевич, вы просто гений, – донесся из глубины комнаты серебристый голос Славиной.
– Ну что вы, что вы, – картинно засмущался Шипов, – я не один все же старался… А мысль-то неплоха оказалась, правда?
– Вечно вы, Шипов, все в авангарде скачете! «Я, я»! Глядите, не споткнитесь! – Полутов выпрямился, потирая замотанную лоскутом ткани кисть руки.
– А что же мне, в арьергарде плестись, вас прикрывая? Не велика ли честь? По этому делу из нас двоих я точно не главный!
– А кто же, по-вашему?
– Да уж вам вернее знать, Мотенька!
– Шипов, вы просто невыносимы! Подите к дьяволу с вашими намеками!
Полутов бросил на пол ножницы, которые держал в руке, и отошел к окну. Шипов, пожав плечами, снял с Васеньки петлю и бросил ее под стол.
– Да, впечатляюще, – повторил Азаревич, взглянув вслед Полутову, и похлопал Любезникова по плечу, – держись, брат, терпи! Тебе зачтется!
Васенька в ответ только состроил физиономию висельника, закатив глаза и вывалив изо рта наружу язык.
– Вы бы так на сцене играли, – иронично скривила губы Славина. Она уже выдернула из кресла оставленные там мужчинами иголки и с чашкой в руках устроилась в нем поудобнее, по-детски поджав под себя ноги и бросив на ковре мягкие бархатные изумрудного цвета туфли.
Любезников в ответ только поклонился, насколько это позволяла сделать его экипировка: он давно уже привык к «шпилькам» Славиной в свой адрес, видимо, считая их привилегией всякой красивой женщины.
Федоров оторвался от своего чертежа и посмотрел на девушку.
– Екатерина Павловна, вы так красиво освещены, что я непременно должен сделать эскиз, – он потянулся за чистым листом. – Вдобавок меня уже порядком утомили эти упражнения в черчении.
– Только не заставляйте меня снова час сидеть на месте, словно изваяние, – ответила Славина, – и держать эту чашку, пока рука не отвалится прочь! Нет, это невозможно! Стоило вам сказать даже слово об этом, как у меня сразу же заныли ноги. Васенька, достаньте, пожалуйста, из буфета коробку со сластями!
Любезников, который в этот момент прилагал неимоверные усилия, пытаясь выпутаться из своей сбруи, недовольно хмыкнул.
– Не беспокойтесь, Екатерина Павловна, – опередил его Шипов, – я лучше управлюсь. Где тут подношения поклонников? – он настежь распахнул дверцы буфета, прищурившись, окинул его внутренности внимательным взглядом, потом, издав победный клич, вытащил большую алую коробку с потрепанным розовым бантом и торжественно преподнес свою добычу девушке.
– Вы так вовремя пришли, Петр Александрович, – проворковала Славина. – Не знаю, что бы я делала, выслушивая внизу бесконечные причитания Порфирия Ивановича! А тут, – она с улыбкой взглянула на Шипова, – конфеты подают, кофе еще горячий, комната натоплена… Да-с, решительно надо было взбаламутить это болотце и сломать декорации! Они бы все равно не скрасили нашу бедную Наталью Николаевну…
– О жестокая! – с укоризной покачал головой Шипов, присаживаясь рядом с креслом девушки на ковер и доставая из коробки конфету. В этот момент он был похож на ребенка, открывающего подарки под рождественской елкой. – Как это по-женски! Даже слишком!
– По-женски не бывает «слишком», cher ami, – улыбнулась Екатерина Павловна. – Мотенька, пожалуйста, присоединяйтесь к нам! Ну будет вам уже дуться! Угощайтесь конфетами! В Рождество все равно будет перед премьерой суета, так давайте сейчас просто уютно посидим и поболтаем. Васенька, будьте любезны, сварите нам еще кофе!
Любезников, свалив все свое облачение на подоконник и лишь успев натянуть брюки, только вздохнул и взял со стола кофейник.
Глава XIII
По присыпанной ночным снежком лесной тропинке шли двое в офицерской форме и при оружии. Шли они молча, и только шагавший первым верзила нервно кусал пышный ус и все время оглядывался, бросая на своего спутника гневные взоры. На эфесах их шашек багряными искрами вспыхивали лучи восходящего солнца. Крикливые сороки сопровождали это размеренное строгое шествие, перелетая с ветки на ветку и перекликаясь, словно с любопытством спрашивая друг дружку, кто же пожаловал к ним в гости в столь ранний
