По веранде — топот. С гулом хлопнула чуланная дверь, комнатная… Захарка! Лица нет. Распятые глаза побелели… Выпалил, как из ружья:
— Макей вон, Думенко… Хохол! В калитку зараз…
Крепок на нервы атаман; повидал на своем веку немало такого, от чего глаза вылазят луковицей, шапка шевелится на чубатой голове, а тут оробел. Впору оскабливал родинку на тяжелом подбородке. Дрогнула наторенная в рубке рука — поддел. Учуял знакомый сладковатый запах.
— До чего задурастый ты, Захар! Должно, с цепи сорвался, не иначе. Орать под руку…
Натужно заскрипели прихваченные первым морозцем ступеньки крыльца; шаги крепкие, тяжелые.
— Хохол ить?!
— Ишь, невидаль… Не пожар, чай.
Атаман, облизывая пересохшие губы, вышел в комнатку. На стук дозволил войти.
— С великим праздником, Кирсан Игнатович, с покровом днем.
— Спасибо на добром слове… И тебя також, Макей Анисимыч, с покровом.
На низкий поклон гостя атаман слегка нагнул голову, озадаченный и ранним приходом его, и необычно торжественным видом. Макея он знал в рваных чириках, латаных штанах и с вечно согнутой спиной за каким-нибудь делом. Таким разряженным не видал — в новых ботинках, добрых штанах и в пиджаке ватном. Шапка вот облезлая, давнишняя. Что потянуло его в такой час? Расчет за аренду земли внес сполна.
Похмыкал Кирсан — подталкивал: не тяни, мол, выкладывай, зачем пожаловал. Макей так и понял; взглянув на Захарку, сказал:
— Разговор до тебя, Кирсан Игнатович. Думка такая… с глазу на глаз.
Жестко свел бугристые брови атаман; глядел на ботинки гостя, а обращался к сыну:
— Тачанку отставить… Завтра в Веселый побегем. А сам ступай на улицу.
Задом вывалился Захарка в чулан.
Он, атаман, высок ростом, на весь хутор казачина, издали видать, а Макей Думенко на полголовы выше. В плечах, правда, не могутнее — берет выправкой, поставом головы, как породистая лошадь. И уважение питал к нему за благообразный вид, тихий нрав, а особо за его руки. Дай бог любому казаку такие.
Уловил себя атаман на том, что любуется мужиком; засовестился. Просторным жестом указал на табуретку.
— Коли с глазу на глаз… Сидавай, Макей Анисимыч, отчего не послушать умные речи.
Умышленно не упрашивал раздеться, не проводил и в горницу.
Макей не обиделся — не ожидал и такого приема. Пододвинул табуретку к порожнему столу, расстегивая пиджак.
— Сидай и ты, Кирсан Игнатович, а то навроде неловко получается, гость расселся, а хозяин стояком.
— И то вправду.
Атамана диво разобрало до крайности. Нетерпеливо выстукивал обрубковатыми пальцами с корявыми ногтями, набитыми закаменелым черноземом; не упускал из вида каждое движение загадочного гостя. Глаза округлились: Макей вынул из внутреннего кармана бутылку, поставил на середину стола. Бутылка — по всей форме — лавочная, с сургучной запайкой, печаткой. При виде такого добра Кирсан на время забылся.
— Эка, разговор и в самом деле, гляжу, серьезный…
Потирая руки, направился к печке. Гремел заслонками, крышками. Бабы понастряпали к празднику, есть чем закусить. Ага, вот! В коробе — чашка с горой пирожков с картошкой и кабаком; загреб верхушку, вывалил прямо на скатерть. Из постава достал граненые стаканы, выдул из них пыль, брякнул к бутылке.
Обжигающе чистая, синеватая струя с бульканьем, клекотом падает в стакан. Застаревшее, остро сосущее ощущение подкатило к кадыку. Прокашливаясь, Кирсан мял подбородок, глянул на ладонь — кровь.
— Не просохло… Вот наказание. Расставляй тут, Макей Анисимыч, я сей момент.
Кидал пригоршней сосок в медном рукомойнике. Утираясь льняным рушником, расшитым цветными загогулинами, уселся на место.
— Бритвой, бодай ее… Потревожил малость, а течет ровно из быка.
Выпили не чокаясь. Пока Кирсан полоскался под рукомойником, утвердился в догадке, какая нужда привела хохла в его дом с бутылкой. Нужда одна постоянная — земля. Сдаст в аренду и на будущую весну. Посулит отбить в лучшем куте, а там, ближе, видать будет. Хозяйственные мужики, вроде Макея, и обговаривают в такой час свои дела…
— Правду баишь, Кирсан Игнатович, сурьезные дела пригнали. До кого другого, посомневался бы…
Брала водка круто, враз. Атаман махнул рукой, перебил:
— И лады, что пришел именно нонче. Праздник святой отметим. А про дела чего долго говорить… Мужик ты справный и на деле и на слове проверенный. Я до тебе с распахнутой душой. Надоть, скажем, больший клин… Завсегда, пожалуйста. Есть из чего выделить, не обеднели. А ежели, скажем, кусок отбить пожирнее, послаще… И на то у нас правое покуда хватает. Так что, Макей Анисимыч, не кручинься. А до самого атамана в курень зашел, не побрезговал… На том тебе спасибо. Выпьем.
Властно взял бутылку под самое дно, вылил остаток в стаканы.
— Мужик ты, Макей Анисимыч, видный из себя… А скоко годов во вдовцах пребываешь, а? Не знаешь? А я знаю. Дети уже повымахали вон какие! Разлетятся скоро, как граки с гнездовья. Не порядок, не-е, — покрутил пальцем, наваливаясь на стол, выспрашивал — Ужли ни одна заноза не уколола, а? Ить уколола, сознайся? Не верю! Сам промах…
