основном исполнявших легкую музыку.
Я помню, что мои новые товарищи приняли меня хорошо, всячески старались поддержать и вообще были мне добрыми «учителями» в моей адаптации к американской жизни. Я вспоминаю о них с большим чувством благодарности. Школа Кейта в Санта-Барбаре представляла собой интернат, куда приезжали на учебу мальчики из разных городов и штатов США. Поэтому мое общение с однокашниками не ограничивалось совместной учебой и внешкольными занятиями в общежитии и на спортплощадке. Во время каникул приятели приглашали меня погостить в своих домах, и это также помогало мне интегрироваться в американскую среду и готовиться к дальнейшей жизни в стране.
Что меня особенно поразило на первых порах, так это терпение, с которым меня обучали. На меня не кричали, не оскорбляли, но внимательно следили за мной и помогали. Как спортивные тренеры ребята также были очень благородны.
Надо добавить, что я был гораздо моложе других юношей в моем классе – им было по семнадцать-восемнадцать лет, а мне пятнадцать, – поэтому я считаю себя их должником.
С точки зрения количества и качества знаний, которыми мы обладали, я был более образован, чем мои товарищи. Очевидно, что тогдашние греческие школы (в отличие, кстати, от университетов) давали более солидную подготовку, чем американские. Это моих друзей не волновало – они совсем не завидовали мне.
В общем, я стал одним из лучших учеников школы.
Порой меня вызывали на уроке для решения какой-то алгебраической задачи, с которой, кроме меня, никто не мог справиться. Я не помню ни одного раза, когда бы я не выполнил задание. В другом месте меня за это избили бы, но здесь ребята относились ко мне с неизменной доброжелательностью. Замечу, что в Греции я не блистал математическими способностями. В Америке же я понял, почему до сих пор не проявил себя в математике: учитель в афинской школе был крайне несдержан: кричал, ругался и просто уничтожал меня.
Позже, когда я окончил свое образование и тоже стал преподавать, я всегда ориентировался в своей работе на метод, с которым познакомился в американской школе. Я не думаю, что это было проявлением моей «американизации» – дело было просто в уважении к человеческой личности, открытии и развитии ее способностей.
Надо сказать, что разница в возрасте между мной и моими одноклассниками получилась оттого, что, когда я в 15 лет приехал в Санта-Барбару, мне оставалось учиться в «Афинском колледже» еще четыре года – три в лицее и один на младшем курсе колледжа. В школе Кейта я прошел собеседование у руководства, и мне предложили поступить не в 8-й класс, а сразу в выпускной, 12-й. При этом я должен был в ускоренном режиме, за год, пройти трехлетнюю американскую программу по математике. Поскольку я мечтал по окончании школы поступить в университет в Америке, я с радостью ухватился за эту возможность как можно быстрее получить аттестат о среднем образовании. Школа помогла мне, предоставив дополнительные уроки по математике, которые я ежедневно брал у замечательного репетитора-англичанина. Он-то и сделал из меня первого математика в классе.
Кстати, в один прекрасный день президент «Афинского колледжа» Гомер Дэвис, отправивший меня в Америку, навестил меня в школе Кейта. Он был в США по другим делам и не поленился заехать в Санта-Барбару, чтобы узнать о моих успехах. В тот день я дежурил на кухне, а Дэвис зашел в столовую пообедать. Я так ловко обслужил его, что он был очень доволен. Ну и, конечно, мои отличные баллы по математике и истории его тоже обрадовали.
Фактически единственным, что настраивало моих американских однокашников против меня, был мой чрезвычайный интерес к войне: оружию, подробностям военных операций и эпизодам военной истории. Когда я написал очень хорошую дипломную работу о битве при Геттисберге (ключевом сражении гражданской войны 1861–1865 годов, переломившем ее ход в пользу северян), учителя дали мне самые высокие оценки, но мои товарищи надо мной смеялись. Они не понимали моего увлечения – по своему духу послевоенное поколение в США было глубоко антивоенным, настроенным на мирную жизнь и мирные дела. Они также мало интересовались политикой. Можно сказать, что они были не политизированы, а «футболизированы».
Американская трагедия второй половины XX века была в том, что именно этих ребят несколькими годами позже отправили воевать – сначала в Корею, а потом и во Вьетнам. В конце 60-х годов антивоенные настроения этого поколения достигли пика и вылились в прямо-таки революционную ситуацию.
Массовые волнения в американском обществе потребовали перемен, и в итоге после окончания войны во Вьетнаме правительству США пришлось пойти на упразднение общенациональной армии, основанной на призыве, и заменить ее профессиональной армией. Логика строительства профессиональных вооруженных сил, а также последующие войны, предпринятые страной в разных регионах мира, поставили американскую экономику на рельсы кризисного развития, которое явственно и драматично проявилось в последние годы.
Ирак, Афганистан и другие военные операции давнего и недавнего времени продемонстрировали тщетность использования военной силы для решения сложных социальных проблем и проблем развития. К этому выводу меня подтолкнули не только наблюдения за событиями и историческими процессами в мире, но и личные размышления и переживания: в Ираке и Афганистане воевал мой сын Антон Николопулос, в недавнем прошлом майор американской армии. Как и многие его ровесники, молодые офицеры, мой сын пережил на службе глубокую депрессию. Разочаровавшись в этих войнах и видя их бессмысленность, мой сын подал в отставку и отказался от многообещающей военной карьеры.
В этой связи я вспоминаю и сына моего американского дяди Константина, носившего классическое греческое имя Пракситель и погибшего в конце Второй мировой войны на острове Окинава. Тогда от участия в войне никто не отказывался, так как это была война против фашизма. Сегодня гражданскую молодежь в Америке на войну больше не призывают, однако профессиональная армия явно не справляется со своими задачами, потому что не в состоянии удержать хороших офицеров. Это, конечно, трагично…
Вообще, надо сказать, что мой интерес к военным делам, мой личный опыт переживания военных событий в Греции очень рано сформировали мой интерес к истории. Я хотел понять, как и почему происходят конфликты между людьми и странами, почему сталкиваются культуры и целые цивилизации. Читая, размышляя, слушая умных людей, я пришел к выводу, что войны являются лишь симптомами болезни, а не самой болезнью. Чтобы лучше понять болезнь, надо смотреть на состояние всего организма в целом. Иначе говоря, изучая историю, необходимо одновременно изучать экономику, психологию и другие гуманитарные науки, да и культуру в целом. Все это меня очень захватывало, и я ни минуты не колебался в выборе профессии: я решил стать историком и изучать международные отношения.
Как и
