ограничения, слабости и сильные стороны, а значит, в состоянии нести ответ за собственные действия. Не разочаровываться в себе ошибившейся, а именно отвечать за себя, принесшую кому-то ущерб. Ответственность предполагает, что я в каждый момент времени стараюсь выбрать лучший вариант, но зачастую бессильна предугадать, и это легализует право на ошибку. Молитва сообщества Анонимных Алкоголиков как раз про ответственность: «Боже, дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость отличить одно от другого».
Вина ждет идеальности, ответственность признает обычность.
Вина хочет наказания, ответственность стремится компенсировать. Вина заставляет жить в страхе ошибиться, ответственность помогает идти на страх ошибки.
Возвращаясь к зависимому, «виноват» ли он в своей зависимости? Если он изначально был осведомлен о всем процессе протекания болезни, о последствиях для биохимии, о росте толерантности и последующем бессилии перед тягой, коль скоро она сформировалась, – если, досконально зная все это, он осознанно выбрал употреблять и запустить вышеописанный процесс, то «виноват» в том смысле, что уже на старте взял ответственность за все деструктивные последствия. Может ли так быть, чтобы человек осознанно выбрал однажды медленно убивать себя и мучить тех, кого любит? Едва ли. И убить себя, и отомстить другим можно намного проще и быстрее.
Зависимость – процесс, который происходит по формуле «не Я, а со мной». Там, в прошлом, алкоголик не выбирал уничтожать себя и близких, он выбирал облегчение, радость и приятное состояние. Но, выбрав все перечисленное, он неосознанно выбрал и намного большее, что с ним начало происходить. Навряд ли можно обвинять человека в том, что в поисках облегчения он запустил механизм роста огромной черной фигуры зависимости, которая позже поработила как его, так и его семью.
Несет ли ответственность алкоголик за все, что привнесла в его жизнь и жизни его близких зависимость? Полную и стопроцентную. Я не виноват, что заболел, но я отвечаю за весь ущерб, этой болезнью принесенный.
Без осознания этой разницы между виной и ответственностью, без перехода от вины за заболевание к бессилию перед ним, признанию, что все уже давно случилось, и взятию ответственности за то, какие шаги в этом бессилии я предприму дальше, навряд ли возможно двинуться в сторону выздоровления.
Все то же самое можно отнести и к созависимому. Никто не планировал выстраивать деструктивные отношения, никто осознанно не шел туда, где будет больно и горько, никто не мог предвидеть, как мощно и уничтожающе разовьется зависимость в партнере. Созависимый не виноват в своем выборе, так же как и в неудачных попытках спасти, коль скоро не осознавал, с каким врагом имеет дело. Что, в свою очередь, не освобождает его от ответственности за потерю собственной жизни, контроль над другим взрослым человеком и многолетний страх не увещевать, а ставить вопрос ребром.
Признание бессилия – это важный и, возможно, единственный мост перехода от вины к ответственности.
– Я не виноват в том, что все привело туда, куда привело (потому что изначально не выбирал этот результат).
– Я бессилен что-либо изменить, переиграть, взять под контроль, используя те же правила, которыми пользовался всю жизнь. Все, что я знаю, – не работает.
– Я беру ответственность обратиться за помощью, начать узнавать себя, учиться новым способам взаимодействия с собой и с заболеванием, а после – вложить силы в восстановление порушенной жизни.
Глава 22. Большой брат
Его привезли на реабилитацию серьезные парни в кожаных куртках на черной машине с тонированными окнами через полторы недели после того, как туда попала она.
Молчун огромных размеров, с бородой, делающей его южное неулыбчивое лицо еще более суровым. И на контрасте смешные, будто случайно смятые уши, на самом деле десятки раз переломанные в греко-римской борьбе. «Большой брат смотрит за вами», – промелькнула в ее голове цитата из телешоу, и она шепнула ее сидевшей слева соседке. Кличка быстро прижилась, и уже на следующий день никто не называл новичка никак, кроме как Большим братом.
Поначалу она его боялась. Шутка ли. Борец, привезенный братвой трезветь на реабилитацию. И массивная фигура, и выражение лица, и переломанные уши однозначно говорили о том, что стоит держаться подальше. Но Брат оказался добрым, наивным и крайне растерянным ребенком, которому все с удовольствием помогали. Он многого не понимал, с трудом справлялся с заданиями, словно внутренне все еще был в начальной школе, и одновременно был бесконечно щедр и часто беззащитен.
Его отец, державший прилавок на рынке, практически через день привозил ящики конфет, печенья и мандаринов, и Большой брат раздавал всё до последней вкусности. На реабилитации. В закрытом учреждении. Где на обед и ужин была ненавистная тушенка. Конфеты! Печенье! Мандарины! Они радовались, как дети, которым несколько раз подряд посчастливилось оказаться на новогоднем празднике с угощениями.
Большой брат ушел через две недели. Просто оделся и вышел за калитку, где его уже ждала машина. Считалось, что если реабилитант не выдерживает все 28 дней и уходит досрочно, то, с вероятностью до 99 %, он уходит в срыв. Все это знали. И все – кто-то молча, а кто-то вслух – очень не хотели, чтобы так случилось и с Братом. Милым, наивным, добрым шестилетним ребенком в выданном не по размеру огромном мужском теле. Потому его уход почти не обсуждался. Как будто чтобы не накликать беду, не оказаться правыми.
Через два года она с еще двумя ребятами с реабилитации приехала на похороны. Промотавшись все это время между срывами и попытками трезветь в группах Анонимных Алкоголиков, Брат в очередном запое погиб. Не выдержало большое детское сердце.
Она стояла на отпевании в небольшой часовне и смотрела на незнакомое тело. Это сдутое, расслабленное соединение кожи, мышц, мяса и костей не имело ничего общего с тем, кто делился с ней конфетами, краснея, улыбался от очередной неловкости и очень по-детски бравировал своими бандитскими связями. Большого брата больше не было.
Раздавленный и рыдающий рядом пожилой человек не имел ничего общего с отцом Большого брата, привозившим всем сладости и ровно так же, как его сын на реабилитации, искренне не понимавшим, чего от него хотят на программе для родственников зависимых. Казалось, отец сдался смерти вместе с сыном, хотя формально все еще был жив.
Это были не первые и не последние похороны зависимых, но именно там она почувствовала, как близко рядом с каждым из них ходит смерть и насколько все перед ней бессильны. Всю свою жизнь они беззаботно заигрывали
