а о чем – ни малейшего представления. Приходилось возвращаться и читать заново, продираясь сквозь текст строчка за строчкой. Им объясняли, что так работает сопротивление – психика саботирует новые знания и представления о зависимости, стараясь сохранить привычную картину мира. Как бы ты ни старался, сколько бы раз в течение дня ни успевал прочесть главу, другой раз к занятию ты все равно приходил, не в силах пересказать общий смысл и выделить главное. Возможно, именно поэтому они ежедневно читали эту книгу на реабилитации – чтобы общими усилиями, вслух собирая ухваченные мозгом мысли в общую картину, за двадцать восемь дней смочь более-менее одолеть заложенный в нее смысл.
Она всегда пререкалась с Андреем Андреевичем на занятиях. Придиралась к словам и формулировкам в книге, настаивала на спорности некоторых утверждений. Почему? Наверное, не так боялась его, как остальных, а может, он покусывал всех своими шуточками, значит, и его можно было покусывать. Но как-то в этот четверг ее комментариев и несогласия было слишком много. В момент, когда она наконец заметила свою неуместную воинственность, стало очень не по себе, щеки покраснели и желание спорить тут же исчезло. Озадаченная и смущенная, она молча отсидела оставшуюся часть занятия и, по окончании тихо собрав вещи, вышла из аудитории.
Она уже поняла, что такие моменты замечания чего-то неожиданного в себе устроены примерно одинаково. Она словно со стороны видит нечто про себя, чему раньше не придавала значения, замирает, чувствует стыд и отсутствие мыслей в голове, и, если дать себе время, в какой-то момент будто что-то внутри груди вскрывается, лопается, переворачивается и появляется головокружение вместе с новым знанием о себе.
И в этот раз она, спускаясь по лестнице, просто ждала, во что превратится ее неожиданное новое наблюдение о себе. Сейчас будет неприятно, но интересно… Перед ее глазами проплывали моменты лекции, ее придирки и не имевшие смысла вопросы, лишь привлекавшие внимание и забиравшие чужое время… Закружилась голова. «Я же никого никогда не слушаю. Я вообще словно не умею слушать, слышать, пытаться понять то, что мне говорят. Будто есть только моя правда, и либо человек говорит то, с чем я согласна, либо он говорит чушь». В этот момент она словно почувствовала, как отгорожена от остального мира стеклянной стеной. И никогда она не пробовала убрать эту стену, чтобы не спорить, а слушать, не доказывать, а пытаться понять, чтобы спокойно выделить часть своего внимания и наполниться чем-то, что хочет сказать другой, осознать его точку зрения, посмотреть под другим предлагаемым углом на происходящее перед тем, как делать выводы. Мир перед глазами словно опять становился объемнее… Ведь истин может быть много, как если смотреть на какой-то предмет под разными углами, он будет описан совсем-то разному… «Я ни разу в жизни не слушала, чтобы услышать, а не оспорить или согласиться…»
Андрей Андреевич умер года через четыре. Трезвым. От приобретенных во время употребления хронических заболеваний. Андрея Андреевича хоронили всем сообществом. Каждая группа города почтила минутой молчания его уход.
Находясь в утробе матери, ребенок ощущает себя центром всего. Он и окружающая его среда нераздельны. Возможно, так себя чувствовали Адам и Ева в райском саду. Кругом всё для них, и иногда издалека был слышен голос кого-то большего и одновременно единого с ними.
Рождение, по своей сути, первый крах иллюзии младенческого сознания о бесконечности райского состояния.
В младенчестве ребенок в иллюзии, что грудь, появляющаяся при любом его требовании, конечно же, является его неотъемлемой частью, да и мама сама по себе существовать не может. А мир чуть дальше переживаемого теплого слияния с матерью и вовсе не очень есть.
К двум годам ребенок полностью осознаёт свою отдельность. В этом возрасте, глядя в зеркало и видя на лбу зеленую точку, он начинает прикасаться не к отражению, а к своему лбу. Примерно в этот же период приходит крах иллюзии полного слияния с мамой, происходит очередной виток процесса сепарации. Оказывается, мама может быть мной недовольна, оказывается, она может не сразу откликнуться, и вообще я не всегда центр ее бытия.
Возвращаясь к библейской истории, вкусили яблоко – осознали, что нагие, обычные люди из плоти и крови, а не часть божественного сада и голоса. Стыд, заставивший спрятаться в обнаруженной человеческой уязвимости.
Говорят, в это время ребенок сталкивается с одним из первых переживаний стыда этой самой своей отдельности, и если у родителя недостаточно сил показать: «Ты и правда отдельный и другой, но ты мне нравишься, мне радостно, что ты такой», – то подкрепления нормальности того, что «я – другой и это ок», не случается. И тут опять есть иллюзия того, что если другой – такой же, как я, то это безопасно, а если другой – другой, то как-то сразу стыдно и почти невыносимо.
Сознание ребенка остается все еще слишком мало, чтобы вместить всю сложную картину мира, где настроения мамы и папы очень опосредованно связаны с ним и намного больше зависят от происходящего вне родительства. Поэтому еще многие годы ребенок живет в иллюзии, что все связано в этом мире исключительно с ним, что если мама и папа злые – значит, они его не любят.
А еще есть иллюзия того, что мир делится на хороших и плохих, что он, ребенок, может быть изгнан из любой системы за свою «плохость». И тут уже очень часто семьи и другие системы в прямом смысле подкрепляют эту фантазию. К примеру, возвышая отличников и клеймя двоечников, хотя абсолютно очевидно, что как раз последние нуждаются в дополнительной помощи и поддержке. Или транслируя ребенку, что есть «хорошая» мама и «плохой» папа и тому подобное.
Впереди нового человека ждет еще много трансформаций и крахов всевозможных иллюзий. Чего стоит только один пубертат. Сознание становится все объемнее и все меньше оставляет возможности чувствовать себя центром всего. И все это происходит через боль, разочарование, ошибки и падения, что требует больших внутренних ресурсов, а соответственно, и многолетней качественной поддержки родителя, самого при этом не застрявшего в одной из предыдущих иллюзий.
Так что иллюзии не то чтобы нужны человеку, они скорее говорят о том, в каком месте сепарации, индивидуализации и взросления он застрял. И часто, к сожалению, они о том, что границы с окружающей средой не появились вовсе и в любом столкновении с «инаковостью» происходит стыд как маркер потребности осознать себя в этой разности и еще только обрасти личной кожей в очередном месте себя.
Но главное, иллюзорность предыдущего этапа
