не стала дожидаться, пока мне снова прилетит пощечина, и отвесила ее себе сама, и довольно сильно.
— На вашем месте, князь, я бы уже сиганула аж до Урала, — покашливая, призналась я. — Вы же думаете, что я от горя сошла с ума.
Я готова что-нибудь дать на отсечение, он так и решил, кроме того, он понятия не имеет, что такое Урал.
— Уверяю, если я не рехнулась от сумм, которые должен мой муж, то уже до конца своих дней останусь в здравом рассудке. Вы же были друзьями, вы знаете, сколько он должен? Полтора милли… сто пятьдесят тысяч золотом, — вовремя поправилась я. — А вот вы, князь, расписок с него не брали… кроме векселей на сорок три тысячи. Уверена, это не все, но знаете, у меня и этого нет. Так вот, — я хлюпнула носом, — у меня лишь один вопрос к вам: вы же знали, что мой муж не имеет за душой ничего. На что вы рассчитывали?
Князь, не ответив мне, встал, и я уже было предположила, что разговор завершен, но он подошел к столику и позвенел колокольчиком. Я запоздало вспомнила, что еще не расплатилась с извозчиком, а он все ждет, и нервно прикусила ноготь. В зале появился новый персонаж — лакей, похожий на таракана, и подобострастно уставился на князя.
— Принесите нам что-нибудь в мой кабинет, Казимир, — сдержанно велел князь, а потом обернулся ко мне: — Вера Андреевна, полагаю, мы сможем продолжить беседу в другом месте.
Я спорить не стала. Какая мне разница? Главное, что я еще могу что-нибудь выяснить и попросить отсрочку. Не то чтобы это меня спасло.
Вслед за князем я шла по таким же сквозным комнатам, как и в доме дяди моего покойного мужа. И в княжеском особняке спальни были проходными, и кабинеты, и комнаты для гостей. А кабинет оказался тупиковым, и я, устраиваясь в кресле, не удержалась:
— Значит, князь, вы не боитесь, что я убью вас? В отместку за смерть Григория Дмитриевича?
— Вы в самом деле считаете, Вера Андреевна, что я намеренно его убил?
Это прозвучало резко, одновременно со стуком закрывшейся двери, и меня обескуражило. Как бы ни было сложно, я не позволила себе показаться растерянной.
— Но ведь это была дуэль, князь.
— Григорий был инициатором дуэлей сорок четыре раза. Я был его секундантом на сорока трех. И ни одна из них не закончилась чьей-либо смертью. — Князь стоял, прислонившись к двери, очень напряженный, и я поняла — он преграждает путь слуге, который должен вот-вот появиться.
Кое-что в словах князя было не так. Конечно, пока не сходились цифры.
— А сорок четвертый раз? — спросила я.
— А на сорок четвертый раз я был его соперником, Вера Андреевна. — Наши взгляды встретились — тоже как поединок, и насколько я могла судить, честный. — И клянусь, а я, поверьте, понимаю в дуэлях не так уж и мало, Григорий твердо решил покончить со мной.
Я поднялась, подобрав юбку платья, не потому что она мне мешала, а потому что мне куда-то нужно быть деть руки: и чтобы не дергать себя за волосы, и чтобы князь не видел во мне угрозу. Я шумно вздохнула, сделала несколько торопливых шагов по просторному кабинету.
— Это Григорий нанес вам оскорбление, — проговорила я, глядя в стену. Занимательные шпалеры, наверное, дорогие. Почему я так обеспокоена причиной дуэли, все уже совершено, покойники не воскресают, а если бы вдруг так случилось… ну, я бы прикончила мужа с особой жестокостью, и если правда то, что пишут об адвокатах этого века и впечатлительной судебной системе, меня оправдали бы. — Я точно знаю, что в доме побывало множество секундантов и примирителей. Я точно знаю, что его умоляли попросить у вас прощения.
Я обернулась, раздираемая противоречиями. Мне нужно говорить о деньгах, а не о дуэли, какая теперь уже разница, из-за чего она произошла?
— Такие унижения не прощают, Вера Андреевна, — отозвался князь. И мне он казался не озлобленным, а усталым. — Григорий это прекрасно знал, вот почему я считаю — не только я, но и весь Кроненберг — что он был инициатором дуэли. Оставь я это оскорбление без ответа, и мне пришлось бы бежать. Оставь я его выходку безнаказанной, мне была бы заказана даже дорога в обитель.
Сорок три тысячи золотом. В такую сумму мой муж оценил давнюю дружбу, а в конечном итоге и собственную жизнь. И если бы он был жив… Никчемный, агрессивный, подлый, безалаберный, а впрочем, дворянство все эти качества в нем без сомнения очень ценило и подменяло другими, «благородными» словами: бонвиван, жуир, острослов, насмешник, каналья.
— Если вас это утешит, князь, — я почти до крови кусала губы, — то выживи мой муж после дуэли, я сама бы убила его. Я не шучу и не преувеличиваю. Он оставил меня и детей нищими в прямом смысле этого слова. Я не знаю, как и чем отдавать долги, у меня нет крыши над головой, — ну, это сейчас она есть, что будет завтра, я не предскажу, а князю не грешно навешать лапши, раз он с готовностью подставил уши. — Я без понятия, чем кормить детей и что есть самой. Это я не к тому, что прошу простить долг, а к тому, что прошу отсрочку.
Мы снова встретились взглядами, и я с замершим сердцем ждала, что князь или кивнет, или помотает головой, но он развернулся к окну, и теперь я видела только его высокую фигуру на светлом фоне.
Уже начинало смеркаться. Как там дети?
— Я не узнаю вас, Вера Андреевна.
— Я и сама себя не узнаю, князь. Имею я право спросить, какое Григорий нанес вам оскорбление?
Князь не повернулся и не ответил. Не так-то легко смотреть в глаза женщине, чью жизнь ты сломал, пусть против воли, спасая себя самого, но я хотела понять, насколько сильной была вина моего мужа и насколько я могу верить своей первоначальной догадке, что все — и оскорбление, и поединок — было лишь для того, чтобы не выплачивать долг.
— Как давно вы сказали Григорию, что предъявите векселя?
— Я не собирался их предъявлять, Вера Андреевна. Хотите спросить, почему векселя, ведь вы же правы, это не вся сумма, которую Григорий был должен мне. Он сам так захотел,
