фортель и облажался. Его счастье и несомненно счастье мое, одной с детьми мне выживать проще. Никакой роскоши, никаких излишеств, никакого учета интересов кого бы то ни было, кроме моих малышей и, увы, кредиторов.
И все же князь обронил что-то важное, что я никак не могла выцепить из своей памяти. Он сказал что-то мельком, походя, будучи в полной уверенности, что мне все прекрасно известно, но что это было, о чем он говорил? Я прокручивала в голове наш непростой разговор снова и снова, и когда мне казалось, что вот я нащупала верное и сейчас меня осенит, все сводилось к долгам, оскорблению и дуэли.
Я успела навестить еще двоих кредиторов. Оба были купцами, обоих я застала дома, и оба даже не приказали выставить меня с порога на улицу. Один кивал, не отвечая мне ничего по сути, второй, тучный, суровый, с окладистой бородой и кустистыми бровями мужчина, спросил, не успела я сесть, какие я могу предоставить гарантии.
— Вы не спрашивали о гарантиях, когда ссужали деньги моему мужу, — окрысилась я. Я устала, и не потому что проводить подобные переговоры мне было в новинку, вовсе нет, меня измотали манеры, условности и чужая непредсказуемость вкупе с моим неведением. — Я должна вам двенадцать тысяч. Мне неоткуда их взять, как неоткуда было взять и моему покойному мужу. Все, что я могу вам сейчас предложить, это дать мне отсрочку.
У купца был помпезный кабинет. Весь в красном дереве и позолоте, и тяжеленные часы возле окна то и дело притягивали мой беспокойный взгляд. Что бы дядюшке моего покойного супруга не поставить такие в доме, из которого он меня безжалостно выгнал вместе с детьми, стоило мне овдоветь? Как минимум с этим купцом я могла бы, наверное, расплатиться.
— Какую же отсрочку вы хотите, Вера Андреевна? — нахмурился купец. Выглядело забавно, мимика у него была выразительная, а глаза прятались в складках брыластого лица и смущенно прикрывались бровями и густыми ресницами. — Месяц, два, полгода, год, два года?
Откуда я знаю, на что ты согласен, мой зажиточный друг? Ты проживешь без печали, если я вообще не верну тебе эти деньги, судя по кабинету, брегету и сюртуку.
— Какую отсрочку вы давали моему мужу? — пожала плечами я. — Я его наследница и правопреемница.
— Вы, Вера Андреевна? — мохнатые брови моего собеседника приоткрыли мне наконец его глаза — маслянистые, но не масляные… Причудливое обстоятельство: никому нет до моей красоты дела, хотя, конечно, что мне бы простили двенадцать тысяч долга за томный взор — сущие байки. — Григорий Дмитриевич оставил завещание?
Своевременный вопрос, но скорее всего нет. Я все просмотрела, это раз. Два — даже если бы завещание было, всей наследственной массы одно ношеное шмотье, которое я и без юридических проволочек продала, поэтому я постаралась, чтобы мое лицо не выражало ничего. Если наличие завещания что-то меняет, то купец попробует мне эту перемену растолковать.
Но он лишь смотрел на меня не мигая, и временно мне пришлось сдать позиции.
— Я не нашла завещания, — призналась я. — Оно что-то значит?
Жена Петра Аркадьевича, как там ее звали и звали ли, готова принять моих детей под опеку, и хотя она обозначила планы пристроить их в корпус и пансион, это вряд ли препятствие для распоряжения наследством. Неужели моего мужа снабжали деньгами, надеясь на чью-то скорую кончину и получение им огромных средств?
— У вас одна дочь, — вздохнул купец и дальше запутал меня еще сильнее, — что означает, одну восьмую движимого имущества и одну четырнадцатую недвижимого определяет закон как ее обязательную долю, а прочее делится поровну между сыновьями. Вы же ничего не наследуете без завещания, Вера Андреевна. Но вы же единственный опекун малолетних детей и, кроме того, на ваших руках младенец… вы понимаете, что я хочу сказать?
Не слишком, не вполне, но догадываюсь. Ты хочешь мне намекнуть, добрая душа, что меня не посадят в долговую яму? Или что мой муж должен унаследовать миллионы?
— Нет, — я надула губки и растерянно моргнула пару раз. — Я не понимаю.
— Вам не грозит долговая яма, — подтвердил мои предположения купец, но увы, не те, которые меня бы спасали. — Но суд все равно состоится, как только кредиторы предъявят требования, и что-то, возможно, с вас удастся получить…
Он поморщился, снова спрятался в бороде и бровях, опять тяжко вздохнул, мысленно я вздохнула с ним за компанию — ни о каком наследстве со стороны не идет речи, иначе кто-нибудь озвучил мне хоть примерный срок чьей-то смерти, ведь от этого зависел однозначный возврат долга. Кто-то непременно должен был в таком случае застолбить первую очередь за собой, но нет.
— Я могу забыть о деньгах, которые ссудил вашему покойному мужу. Моя доля в общей сумме настолько ничтожна, что я понимаю — я скорее потеряю время, чем получу деньги назад. Что не значит, что я прощу вам долг или дам отсрочку…
Юпитер, ты колеблешься, мне стоит этим воспользоваться. Я не знала, к чему приведут мои слова, не представляла, какая будет реакция, поскольку купец видел во мне ту, кого он знал: недалекую, поверхностную барыньку, которая оживляется лишь при виде модного платья, а счет от портного — повод для истерики и пощечин ни в чем не повинной прислуге.
Я так и не вспомнила, что в словах князя Вышеградского было важным. У меня перед глазами стояло другое: дворник Фома и его сыновья, моя лошадь, моя коляска. И парень, ждавший меня на улице.
Даже если Ефим не вернется, а он, конечно же, не вернется, я знаю, с чего начать.
— Вы можете дать мне еще немного денег в долг, — сказала я, скрестив на удачу пальцы. Попытка не пытка, хуже уже не будет. Я ничего не теряю, если услышу отрицательный ответ, главное — назвать допустимые и логичные суммы. — Дайте мне пятьсот золотом прямо сейчас, и вы станете приоритетным кредитором.
Купец вне всяких сомнений богат, он уже на той стадии, когда оборзел от изобилия, пресытился всем чем мог и от скуки коллекционируешь никому не нужные замки, и я почему-то была уверена, а может, так подсказывала память Веры, что он сам сколотил капитал, с нуля, и дерьма повидал не меньше, чем я когда-то, что ситуаций, что от людей. Вряд ли можно было удивить настолько искушенного человека, но
