– На том свете учтешь! – услышал Штеренфрид чуть не в трех шагах, и в ту же секунду у самого его уха свистнули две пули.
Смершевец подобрался почти вплотную. Голос совсем рядом, но он, Отто, не видит Дремова.
– С поднятыми руками! Высоко поднятыми! Считаю до двух!
И тут Штеренфрид увидел – зеленое пятно между сосен шевельнулось. При полном безветрии! Это он! Все, конец тебе, Дремов. Три… Три прицельных выстрела! Штеренфрид перекатывается назад, поднимается почти в полный рост и бежит. Бежит, не оглядываясь.
Кажется, он подстрелил Дремова. Нужно бы вернуться, удостовериться… Нет, там могут быть другие смершевцы. Туда дороги больше нет.
Задание провалено – мост стоит, как и стоял. Нескольких возьмут живыми, среди них – Колыванов. Теперь они из него многое «выпотрошат».
До линии фронта бы как-нибудь добраться… Ничего, один он точно доберется.
Позже Штеренфрид узнал, что хитрые телодвижения Дремова называются «маятником». Немцы так и не успели перенять их.
Дремов провалялся в госпитале два месяца. Все три пули фашиста оказались в его теле, и каждая из трех могла бы оказаться смертельной. Но – повезло, жизненно важные органы не задеты. И еще повезло, что старший охраны моста в нарушение устава отправил двух бойцов проверить, что за стрельба случилась рядом с их объектом. Если бы не они, Дремов просто истек бы кровью. Спасли они и группу окружения в составе одного-единственного бойца – Бори Каменского, который, выполняя задание командира, не пошел с ним ночевать в избу с подозрительными «саперами», а разместился по соседству, не спал всю ночь и утречком последовал за «саперами», а по условному сигналу – фразе со словом «карнавал» – храбро и мужественно сыграл массовку. Рана его оказалась легкой, и уже через две недели он опять был готов к строевой службе, но во время лечения у него проснулся поэтический талант, он написал пару стихотворений в госпитальную стенгазету, и его забрали в редколлегию дивизионного «Боевого листка». Оказалось, что журналистика и есть его настоящее призвание, и он вполне успешно довоевал, даже имел боевые награды.
Дремов считал Борю геройски погибшим в неравном бою с превосходящими силами противника. Вернувшись после госпиталя в родную дивизию, он даже подал рапорт о посмертном награждении бойца Каменского. Но, насколько было известно Дремову, рапорт последствий не возымел. О нем самом, о Дремове, подать рапорт никто не догадался, да он и сам считал, что задание выполнил без особого блеска – главный вражина ушел, он же, Дремов, дал себя подстрелить, как неопытный цыпленок.
А где-то в начале семидесятых, в одном документальном фильме, Дремов увидел бывшего фронтового поэта Бориса Каменского. Между прочим, на груди у поэта среди других была вывешена и та самая награда, о которой ходатайствовал Дремов. Но стихи, которые читал в фильме фронтовой поэт, Дремову не понравились. Литературный герой, сиречь сам автор, показался Дремову чересчур уж героическим. Отважный контрразведчик в капусту крошил фашистов и предателей Родины, а послевоенные свершения героя выглядели уж и вовсе космическими по масштабам. Весь в делах и заботах, Дремов не приложил стараний, чтобы разыскать своего фронтового подопечного, – предчувствовал, что ничего хорошего из этой встречи не получится. И как обычно, чутье не подвело. Дело в том, что с началом перестройки Борис Каменский напрочь забыл о своей службе в СМЕРШе и оказался в первых рядах демократической элиты, обрушившейся на позорное прошлое страны, запятнанное преступлениями НКВД, КГБ, СМЕРШа и всех примыкавших к ним структур на протяжении всех злосчастных семидесяти советских лет. Поэт охотно делился личными впечатлениями о бесчинствах СМЕРШа на всех этапах Великой Отечественной и везде, где мог, намекал открытым текстом, что до сих пор около его дачи в Переделкине дежурит целая бригада «топтунов» и что вот-вот он будет арестован КГБ. И, разумеется, зверски замучен. В середине 90-х, когда разоблачения ненавистного КГБ всем изрядно поднадоели, а у власти утвердились Борины единомышленники, он почему-то уехал в США.
Соединенные Штаты Америки, Учебный центр ЦРУ 197… год
– Семь. Четыре. Семь… Очень плохо, – Штеренфрид неотрывно смотрел в подзорную трубу, точно силился разглядеть заветную «десятку». – Ты же вдвое моложе меня… Кость крепче и легче. Крутись, извивайся! – голос Штеренфрида звучал зло и резко. – Ну ладно, встань и иди сюда.
Кроуфорд поднялся, одернул спортивную куртку и, тяжело дыша, подошел к наставнику.
– Смотри! – Штандартенфюрер взял из его рук пистолет и, неожиданно ловко перевернувшись в воздухе, упал на спину – выстрелил. Перекат вправо – выстрел. Откат назад – выстрел. Перекат влево, на четвереньки – выстрел. Поднялся. Дыхание, конечно, сбито… Немолод Отто, немолод. Еще один выстрел.
– Десять. Восемь. Десять. Семь. Девять, – комментировал Джимми, не отрывая взгляда от подзорной трубы.
Штеренфрид махнул рукой, ничего не сказал.
– Рукопашным боем ты со мной не занимаешься, – выждав паузу, проговорил папа Отто. – У тебя что, какой-то пояс?
– Черный пояс, 1-й дан, – Кроуфорд самолюбиво поджал губы.
Штеренфрид усмехнулся.
– При задержании бей в висок. Или вот сюда. Чтобы отключить, – Отто легонько ткнул Кроуфорда фалангой указательного пальца под ухо. – Он отключается, но потом будет целенький. И разговорчивый. Кстати, как развязать язык пленному? В карате или айкидо этому учат?
Джимми неопределенно дернул плечами.
– Смотри. И ощущай!
Кроуфорд даже не сообразил, как впечатался спиной в траву. Нет, это было не айкидо. Пальцы правой руки оказались в железном захвате, каждое движение вызывало боль. Не сумев вывернуться, он так и остался лежать – на спине, уткнувшись затылком в траву. Штеренфрид, не ослабляя стального захвата, наступил ботинком на лицо Джимми. Тяжелым кованым ботинком, к тому же покрытым грязью – лужи еще не высохли после недавнего дождя. Ботинок вдавил затылок Джимми в раскисшую землю, затем чуть приподнялся – и вновь наступил. Так, что под штеренфридским каблуком оказался правый глаз Джимми.
– Что вы желаете сообщить нашему командованию? – почти весело осведомился Отто и, перенеся центр тяжести, слегка надавил на глаз.
Кроуфорд непроизвольно охнул. Стало больно по-настоящему.
– Не слышу, – проговорил Отто и еще слегка надавил.
Джимми вскрикнул. Чертов старик на полном серьезе сейчас выдавит ему глаз! В эту секунду Кроуфорд нисколько в этом не сомневался.
– Неужели так больно? – послышался точно из тумана вежливый голос. – Ладно, больше не буду.
Фу-у… Правый глаз уже можно было приоткрыть. Джимми размазал по лицу грязь рукавом, чтобы не видно было слез.
В глазах пляшут красные и черные точки… Волосы и спина мокрые. Да, это не карате и не айкидо. Это страшнее и беспощаднее.
– Это не карате и не айкидо, – услышал он голос наставника. Странно, кажется, в голосе звучала какая-то печаль.
– Так можно и без глаза оставить, – проворчал Джимми, поднимаясь на ноги. – Научите?
Штандартенфюрер ответил не сразу.
– Надо бы, – сказал он, скептически оглядев спортивную фигуру ученика. – Ты ведь собираешься сражаться с русскими? Для русских ты слабоват.
– СССР входит в число наших вероятных противников, – казенной фразой ответил Кроуфорд.
– У русских много достоинств, – поджав губы, произнес Отто Штеренфрид. – Много. Хотя, слава богу, недостатков еще больше. Вот скрепки для документов они делают из обычной проволоки. А надо бы из нержавеющей…
Познакомились они полгода назад – в стенах штаб-квартиры ЦРУ в Ленгли, пригороде Вашингтона.
– Если хотите работать со мной – снимите свои белые перчатки!
Кроуфорд невольно опустил глаза на кисти рук, точно и в самом деле на них были надеты перчатки.
– Это первое правило, – тем же отстраненным голосом продолжил Штеренфрид. – Второе правило – когда-нибудь вы попадете в мясорубку. Поэтому обдумайте заранее – в каком виде вы хотите туда попасть, в качестве мяса или ножа, который превращает это мясо в фарш.
Джимми не торопился с ответом, ему определенно нравился этот немец. Папа Отто, как называли его высокие чины ЦРУ.
Он был немолод, но назвать его стариком язык не поворачивался. Седоголовый, высокий, несогнутый годами и превратностями профессии. Правая сторона лица заметно обожжена. И правый глаз от этого выглядит полуприкрытым.
– Абвер в свое время составил наиболее достоверную карту Москвы. Ваши предшественники вплоть до шестидесятых годов пользовались именно ею.
Об этом Кроуфорд слышал впервые.
– Ладно, начнем. – Штеренфрид расстелил на столе небольшую, в двойной писчебумажный лист, карту городской местности. – Посмотрите внимательно!
Джимми углубился в чтение карты. Это, конечно, один из промышленных районов города, и объекты, которые обычно секретят, показаны самым явным образом. Вот оборонный завод, вот здесь стоит воинская часть, а вот это… Додумать Джимми не успел – неожиданным движением Штеренфрид захлопнул карту и тут же положил перед ним чистый двойной лист.
