Действительно, там стояло что-то вроде Реджинальда. Представители двух поколений взглянули друг на друга, мало того – они друг друга рассмотрели и друг другу не понравились. Мартышка думал о том, что будущий тесть – не столько герой Диккенса, сколько самый неприятный из старых хрычей, которых он видел немало; тогда как сэр Эйлмер, окинув взглядом все, от лимонных волос до носков со стрелками, убедился в том, что будущий зять – именно хлыщ и кретин.
Однако он решил ворковать, и ворковать стал:
– А, вот и вы! Реджинальд Твистлтон, если не ошибаюсь?
– Точно. Твистлтон. Реджинальд.
– Как поживаете? – взвыл сэр Эйлмер, словно лев, получивший в зад немного дроби, когда он пил из озерца. – Рад видеть. Жена сейчас придет. Что вы тут делаете?
– Смотрю на эти… штуки.
– Коллекция. Цены ей нет.
– Правда? Нет цены?
– Она уникальна. Собирал десять лет. Вы интересуетесь Африкой?
– Да-да! Ужасно.
Усы зашевелились. Видимо, сэр Эйлмер улыбнулся. Зарождалась одна из прекрасных дружб – но тут хозяин музея увидел глиняные черепки, и улыбка сменилась исключительно жуткой гримасой, а Мартышка ощутил, что из него выскабливают внутренности совком или даже лопатой.
– А, хр-р! – вскричал баронет, возможно, взывая к африканскому богу. – Как?! Что?! Это вы?!
– Я-а-а, – проблеял Мартышка, стоя на одной ноге. – Простите, пожалуйста.
Сэр Эйлмер – не без оснований – указал на то, что надо было думать раньше, и Мартышка с ним согласился, после чего нервно хихикнул.
Нервное хихиканье раздражает многих, в том числе сэра Эйлмера. В былое время он нередко напоминал об этом адъютантам. Даже мысль о Гермионе не помешала ему издать рык, по сравнению с которым все прежние и впрямь казались воркованьем. Опустившись на четвереньки, он стоял над осколками, словно Марий на развалинах Карфагена, бормоча что-то в усы о кретинах и хлыщах. Мартышка понял не все, но вполне достаточно.
Именно поэтому он побледнел, судорожно сглотнул и покрылся липким потом, словно попал в турецкую баню для человеческой души. Гувернантки в раннем детстве, учителя – в позднем не слишком высоко ставили его ум, но все же он догадался, что очаровать родителей невесты ему скорее всего не удалось.
Когда сэр Эйлмер поднялся и сообщил, что штука – жемчужина музея, с которой он не расстался бы ни за какие деньги, хоть бы его молили на коленях, послышался свист, словно некое тело быстро разрезало воздух, – и мгновение спустя в залу влетела хозяйка.
Только Шерлок Холмс угадал бы, что викарий сообщил ей по телефону о болезни своего помощника (корь), но и доктор Ватсон понял бы, что она расстроена, а потому, при всей своей учтивости, не замечает гостя, стоящего уже на другой ноге.
– Эйлмер! – воскликнула она.
– Что?
– Эйлмер!.. Викарий!..
– ЧТО-О-О?
– Викарий говорит, мистер Другг заболел корью.
– Какой еще друг?
– Его помощник. Такой милый, прыщавый. Заразился, теперь некому судить детей.
– Каких детей?
– Конкурс. На празднике.
Позволим себе небольшое отступление. Во владениях сэра Эйлмера каждый год устраивали праздник, где собирался самый цвет сельского общества. Соревнования в беге, местные танцы, детский конкурс красоты, чай с бесконечным множеством булочек под большим тентом – словом, представьте себе дерби, прием в королевском дворце и пир Валтасара.
Представив, вы поймете, почему огорчилась леди Босток. Можно сравнить ее с антрепренером, у которого за два дня до премьеры заболела звезда, или с генералом, чей лучший полк накануне битвы поголовно схватил радикулит.
– Это ужасно, – продолжала леди Босток. – Я просто не знаю, кем его заменить.
Сэр Эйлмер, почуяв опасность, сказал, что он никого судить не будет, и жена заверила его, что об этом не помышляла.
– Но кого-то найти надо, – сказала она, в полном отчаянии обведя глазами залу, как вдруг заметила гостя, стоявшего снова на той, первой ноге, и спросила его:
– Вы Реджинальд?
Предыдущая беседа с сэром Эйлмером довела Мартышку до такого состояния, что он и сам не знал, Реджинальд он или нет. Вообще-то она права, скорее всего он Реджинальд – но не опасно ли это?
Тем не менее он признался.
– Как я рада! – взвыла леди Босток, словно душа в чистилище. Трудно ответить на эти слова. «Да» – нелогично, «Хо-хо!» – фамильярно; и, не додумавшись до «И я очень рад», Мартышка снова хихикнул.
Взор хозяйки засветился безумным огнем.
– Вы не бывали судьей на детских конкурсах? – спросила она.
– Кто, я? – ответил Мартышка. Именно тут ангел, прикинувшись сэром Эйлмером, спас его от страшной беды.
– Зачем он тебе? – спросил ангел. – Я знаю, кто здесь нужен.
Трудно передать, как далек был Мартышка от желания расцеловать будущего тестя, но тут расстояние сократилось. Что до сэра Эйлмера, вы легко вообразите его, если видели корсиканца, которому представилась возможность осуществить кровную месть. Глаза светились тем странным, почти неземным светом, каким светятся они у дядей, воздающих должное племяннику.
– Я знаю, кто здесь нужен, – повторил он. – Уильям.
– Уильям?
– Уильям, – еще раз произнес баронет, смакуя это имя, словно очень хороший портвейн. Леди Босток удивилась:
– Ты пойми, дорогой… Он… как бы это сказать… совершенно не…
– Уильям.
– Да он откажется!
– Уильям.
– Он такой застенчивый.
– Уильям. Не спорь со мной, Эмили. Не моргай, не сопи. Судить этих деток будет Уильям. Может быть, пожалеет, что проехал станцию и надрался у Икенхема.
Леди Босток вздохнула – рефлекс покорности возник давно, еще у алтаря:
– Хорошо, дорогой.
– Передай ему, когда увидишь. А сейчас ты идешь к викарию? Я тебя подвезу. Пошли.
Супруги вышли в сад – он впереди, она сзади. Мартышка, вытерев лоб носовым платком в тон носкам и галстуку, последовал за ними. Ему хотелось вздохнуть. Это бывало у туземных вождей после беседы с губернатором о недоплаченных налогах.
Чистый хемпширский бриз творит чудеса. Мартышка пошел обратно в дом. Как и многим до него, ему захотелось снова взглянуть на экспонаты, словно бы проверяя, настолько ли они мерзки. Когда он уже входил в стеклянную дверь, румяный полисмен, неспешно проезжавший мимо на велосипеде, воскликнул: «Эй!» – и, сверкнув глазами, воинственно выпятил подбородок.
Звали его Гарольд Поттер, разрумянился он от жары, а задумался поначалу, ибо мечтал об Элзи Бин, здешней горничной, своей невесте.
К ней он, собственно, и ехал, размышляя о любви, пока не увидел непорядок. Ромео мигом превратился в бессонного стража, воплощавшего в этом селении всю силу закона. Велосипед обрел неожиданную прыть.
Вот почему Мартышка, убедившийся, что экспонаты именно так мерзки, как ему и показалось, услышал за спиной взволнованное дыхание. Он обернулся и увидел огромного полисмена с рыжими усами.
– Ой! – воскликнул он.
– Эй! – воскликнул Поттер, словно эхо в швейцарских Альпах.
3
Мы не станем вас убеждать, что положение было легким. Оно восхитило бы лорда Икенхема, который не любил монотонного течения жизни, но племянник его задрожал с головы до ног.
В отличие от собратьев по клубу, легко подкупавших стражей порядка, а во время регаты воровавших у них каски, Мартышка боялся полисменов. Потому он и вспоминал с такой скорбью собачьи бега, где страж, удивительно похожий на нынешнего, держал его за шкирку и рекомендовал не рыпаться.
Сейчас он слабо улыбнулся и произнес:
– Здравствуйте…
– Здрассь, – холодно ответил Поттер. – Что тут такое?
– Где?
– Тут. Что вы делаете в чужом доме?
– Меня пригласили.
– Хо!
Мартышке показалось, что положение, и так нелегкое, становится все труднее. Поэтому он обрадовался, когда их рандеву нарушила коренастая, решительная девица с голубыми глазами и вздернутым носом, судя по одежде – горничная. Она с интересом посмотрела на эту жанровую сцену.
