так трудно удерживать прожженному делюге.
— Привыкай! — улыбнулась математичка.
Я пожал плечами — дескать, зачем мне привыкать? Мы как раз вошли в обыкновенный подъезд обычной пятиэтажки. Вот к чему я точно начал привыкать, так это к отсутствию домофонов… Да и сами двери зачастую не закрываются. Но на лестничной клетке ни тухлятиной, ни прочей мочой не пахло. На окнах цветочки. Стены не изрисованы, если не считать одной «невинной» надписи мелом, выведенной детсковато-округлым почерком: «Вожатая дура!».
— Вот мы и пришли! — сказала училка, нажимая на вросшую в слои краски кнопку звонка на втором этаже.
Я невольно приосанился и одернул куртку, словно пришел знакомиться с родителями невесты. Щелкнул открываемый замок. Обитая черным кожзамом дверь распахнулась. Появилась полная женщина в цветастом халате и платке, надетом поверх бигудей.
— Добрый вечер! — поздоровался я, покуда она меня с интересом разглядывала. — Александр Сергеевич.
— Добрый! — отозвалась она. — Глафира Семеновна.
— Мама, покормишь нас с коллегой? — спросила Тигра, когда мадам посторонилась, пропуская нас.
— Да. Разумеется, — сказала та. — Дождемся только отца. Вечно он на работе торчит.
— Пойдем пока ко мне, — распорядилась математичка.
Скинув башмаки, я повесил куртку на крючок вешалки и прошел в комнату неформалки Тигры. Я думал тут будут все стены обклеены постерами с Элвисом Пресли и Джимом Моррисоном. Громадный бобинник с катушками, диаметром с мою голову. Винил — с забугорными шлягерами. Иконы на стенах, вперемешку с репродукциями картин Рене Магрита и Сальвадора Дали. Ящики стола, набитые самиздатом с «Архипелагом ГУЛАГом» Солженицына и «Чайкой по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха.
Насчет ящиков ничему не могу сказать, вот все остальное — ровно наоборот. Никаких Пресли, Моррисонов и Дали. Календарь с олимпийской символикой, какие-то пейзажики в рамочках. Вместо бобинника — проигрыватель, на прозрачной прямоугольной крышке которого лежали пластинки. Судя по скромному оформлению того, что лежало сверху — действительно с классикой. Еще имел место — книжный шкаф. Строгие позолоченные корешки с надписями не только на русском языке. А те, что на русском — Толстой, Чехов, Достоевский.
Тигра сняла косуху и бандану и осталась в джинсах и футболке с изображением, копирующим «Мону Лизу». Знаком велела мне сесть на диван, а сама сняла стопку конвертов, открыла проигрыватель, включила его, бережно вытряхнула из упаковки пластинку, удерживая ее ладонями за края, положила на опорный диск, запустила. Микролифт плавно опустил головку со звукоснимающей иглой и зазвучала музыка. М-да, это был явно не «Пинк Флойд», а что-то занудно-классическое.
Несколько минут мы молча слушали эту тягомотину. Причем — по выражению лица Антонины Павловны — она с наслаждением. А я ничего не мог понять. Почему на людях эта неформалка бросает вызов обществу и не боится, что ее заберут менты или, на худой конец, осудят на комсомольском собрании, а в своей собственной комнате ведет себя, как образцовая пай-девочка? Может это она мне пыль в глаза пускает, но ведь не могла же она знать заранее, что я буду у нее ужинать? Или — могла? Ну это уже полная чушь!.. Мне надоело высококультурное молчание.
— Что-то твой папа задерживается, — пробурчал я.
Математичка посмотрела на позолоченные часики на руке.
— Нет. Не задерживается… Он всегда точно приходит к ужину… Еще пять минут.
От нечего делать я поднялся и подошел к книжному шкафу.
— И ты все это читала? — спросил я, постукивая пальцам по стеклу дверцы.
— Эти книги?.. Конечно. Лучше них ничего еще не написано…
— А как же — Барроуз, Керуак?..
— Так они тоже здесь стоят, только — на английском… Официальных переводов на русский пока нет… Да и любую литературу лучше читать на языке автора…
— И много языков ты знаешь? — усмехнулся я.
Сарказм мой пропал втуне.
— Английский, французский, немецкий, чуть хуже — испанский и итальянский, — без всякой рисовки ответила моя собеседница. — Учу — польский и суахили…
— Ну ты даешь! — вырвалось у меня.
— Хобби у меня такое…
— Родители тобой, наверное, довольны…
— Нет.
— Почему?
— Мама — недовольна тем, что я до сих пор не замужем, а с папой… у нас идейные разногласия, да и вкусы — тоже.
— Ага… — кивнул я. — Он, небось, любит песни советских композиторов, труды классиков марксизма-ленинизма… Товарища Сталина…
Тигра усмехнулась.
— Увидишь, если он, конечно, допустит тебя до своей истинной сущности…
— Звучит зловеще… Он что, у тебя, граф Дракула?
— Кто-кто⁈ — фыркнула она.
— Ну этот… Влад Цепеш Задунайский…
— Неужели — ты Брэма Стокера читал?
— Кино смотрел… — ляпнул я.
— Правда⁈ — удивилась она. — С Бела Лугаши в главной роли?
— Наверное…
— И где такие кинопоказы устраивают?
— Ну эта… — начал я импровизировать. — Я когда в педе учился, сокурсник, у меня был африканский принц Бхава, видак привез, вот он и крутил нам фильмы с этим, с Лугаши…
— А видак — это что?
— Видеомагнитофон.
— Слыхала… — вздохнула Тигра, — но видеть не приходилось… Я, знаешь, люблю классическое кино… Особенно — немое и черно-белое…
М-да, похоже наши с ней вкусы тоже не совпадают. Из прихожей донесся сдержанный топот.
— Ну вот, — удовлетворенно сказала математичка. — Я же говорила. Папа точен, как часы!.. Еще немного и нас позовут к столу.
Я был всецело — за! Даже сквозь плотно прикрытую дверь просачивались запахи, от которых я истекал слюной. И в самом деле, вскоре в дверь постучали и голос Глафиры Семеновны позвал: «Молодежь, мыть руки и к столу!». Хозяйка комнаты поднялась. Я — тоже. Мы прошли в ванную, вымыли руки и направились в гостиную, где был накрыт стол. Уж не знаю — в мою ли честь, или в этой семейке так заведено? Впрочем, этот вопрос вылетел у меня из головы, едва я миновал дверной проем. Еще бы. Ведь в большой, ярко освещенной комнате у стола сидел… Павел Павлович Разуваев!
— Проходите, Александр Сергеевич! — радушно воскликнул он. — Садитесь!
— Добрый вечер, Пал Палыч! — пробормотал я, все еще не придя в себя от изумления.
Вот так сюрприз! Тигра-то, оказывается, директорская дочка! Вот почему она позволяет себе приходить в школу в… гм… не в каноническом облике советской учительницы. Другую бы Шапокляк с потрохами сожрала. Странно только, что неформалка Разуваева дружит с безупречно правильной
