Факт: время было спать всем людям доброй воли, и найти в такую пору трезвого и бодрствующего брянчанина на улице было не легче, чем снежного человека йети в Гималаях.
— Мальвина говорит, что звонил трезвый и очень просил, — голос Вадика не выражал уверенности, но все мы обязаны были выполнять распоряжения базы.
— Поехали уже, Палыч, — сказала я. — Чего тянуть.
И мы поехали в эту проклятую сауну, которая располагалась в глухом месте на окраине, и которую недолюбливали все экипажи. Дело в том, что находится она в тупике, и подъехать к ней можно только по одной дороге, которая издалека просматривается. Поэтому Палыч должен был остановиться метров за триста до сауны, а дальше сначала охранник обязан был топать пешком, проверить обстановку, а мы в это время ждали в «Волге» с работающим двигателем, готовые стартовать в любой момент, если что–то не заладится.
Темно-серое небо над нами с востока начинало розоветь поздним осенним рассветом, а мы сидели, и Вадика не было. Он все не приходил, и, по мере того, как нарастало волнение, мы уже понимали, что заказ этот не для нас.
— Сваливаем, девки, — сказал, наконец, Палыч. Близкая опасность делала его голос моложе.
— Разворачивай машину, — скомандовала я. — И ждите меня. Мы его так не бросим.
— Дурная, что ли? — сразу окрысилась Света, бывшая третьей в тот день. У Вали был выходной, а Малый Конь должен был добраться домой сам — ее еще раньше оставили работать недалеко от квартиры, где жили девочки.
— Заткнись! — решительно сказала я. — Вы будете сидеть здесь, а я пойду одна, посмотрю, что там творится.
— Да подстава это! — истерично завизжала Светка. — Хочешь, чтобы нас всех приняли?
Формально она была права. Если в такой ситуации возникал форс-мажор, нам следовало как можно скорее убираться, и срочно звонить на базу. Там уже Мальвина сообщала о происшествии дежурной бригаде, которая обязана была разбираться дальше. Но вот только я прекрасно понимала, что в такое время наши дежурные братки наверняка уже разъехались или поотключали телефоны, или набухались, или еще что–нибудь, — но если кто–то и приехал бы, то не раньше, чем через час, а то и два.
Я не хотела больше слушать трусливую Светку и начала собираться — благо, кроссовки всегда ездили со мной в пакете. В минуту я сбросила туфли на высоком каблуке, переобулась и крепко завязала шнурки. Палыч уже развернул свою «Волгу» к выезду из тупика, я посмотрела на него и поняла, что наш водитель меня одобряет.
— Не волнуйтесь, — сказала я, чтобы ободрить подруг. — Я хорошо бегаю. Если что, удеру, а вы будьте готовы.
К чему именно им быть готовыми, я не стала распространяться. Светка пошла красными пятнами и была на грани срыва. Но Большой Конь, тоже испуганная, кивнула головой. Я запомнила этот ее ободряющий жест.
Триста метров пути среди гулкой утренней гармонии, легкой осенней паутины и птичьего гомона, позволили мне размять мышцы. Я была одета в узкие обтягивающие брюки с узором из блесток, и была уверена в себе. Только беспокойство за Вадика нарастало с каждым шагом, и я загоняла внутрь голос рассудка, шептавший мне, что права Светка.
Сауна, издали вроде как безлюдная, при моем приближении начала проявлять признаки жизни — что–то творилось там внутри, злое и опасное. Смутные голоса и какая–то возня за бетонными стенами становились все четче.
— Да они где–то здесь, — услышала я слова и сразу же крашеная в бордовый цвет дверь распахнулась.
Я прижалась к дереву на обочине, но двое мрачного вида малолеток меня увидели через секунду. Достаточно было мельком посмотреть на их перекошенные от наркоты, водки или клея хари, как я, позабыв обо всем на свете, кинулась бежать. Они — следом.
Но на этот раз не было повсюду глубокого снега, не было на мне неудобных сапог на каблуке — и я не дала этим шакалам ни единого шанса. Если у сауны моя фора была метров пятнадцать, то к «Волге» я примчалась, увеличив расстояние от них где–то втрое.
Палыч уже тронул машину с места, и мне оставалось только открыть переднюю дверцу, чтобы запрыгнуть, как страшный грохот разорвал воздух вокруг меня, потом еще раз, и тогда я догадалась, что в нас стреляют. Третий выстрел вдруг окрасил красным стекла нашей машины, я распахнула двери и вскочила на свободное место охранника, раздался очередной грохот, Палыч дал газ, и «Волга» рванула в самый важный отрыв за свою автомобильную жизнь. Следующая пуля просвистела рядом со мной и пробила переднее стекло, которое, мне показалось, целиком рухнуло ко мне на колени, на грудь. Я в ужасе зажмурилась, закрывая лицо, но к счастью наш водитель не потерял самообладания, он вырвался из тупика на широкую следующую улицу, и выстрелов больше не было слышно.
Решившись раскрыть глаза, я первым делом оглянулась, но сначала ничего не могла сообразить. Обе девчонки лежали на заднем сидении, и я поняла, что они прячутся от стрельбы, но только почему–то из шеи Большого Коня толчками вырывался темно-красный фонтанчик…
Эта картина у меня и сейчас встает перед глазами, и меня по-прежнему мучает вопрос: что я сделала не так? Мой поступок привел к последствиям, которые были страшны, но я не могла предвидеть ни одного из них: выстрелы, убившие Большого Коня, подняли переполох в тихом районе, малолетки в сауне не успели добить Вадика — они только повредили ему позвоночник, и он перестал чувствовать свои руки и ноги.
Когда милиция, наконец, добралась до сауны, он лежал на полу, и его поначалу приняли за труп. Малолетки же давно успели удрать, и я думаю, что их никто толком не искал. Только врач скорой помощи определил, что Вадик живой, но я этого в тот момент не могла знать.
Палыч направил машину по пустому городу к Десне, выволок тело нашей несчастной подруги и оставил его у воды. Я уже не видела, что он дальше делал с машиной, и что сталось потом со Светой, — я просто убежала от них. Нашла телефон-автомат, вызвала милицию, не называя себя, а потом долго отстирывала дома свои вещи. Хотя крови на них было мало — я заскочила в «Волгу» уже после того, как пуля попала в шею Большого Коня. Но все равно, я часами скребла куртку и брюки, пока до меня не дошло, что я схожу с ума. Тогда я выпила одним залпом начатую бутылку «Амаретто», свернулась под одеялом и не могла перестать плакать и дрожать, пока не забылась спасительным сном.
Когда я проснулась, настал уже глубокий вечер. Я почти была уверена, что Вадика больше нет в живых, но это «почти» заставило меня собраться, и я направилась в ту же самую городскую больницу, куда раз за разом заводили нас петли нашей судьбы.
Он оказался в реанимации, куда вход был воспрещен, но я подмазала суровый запрет извечным российским маслом — и через минуту стояла перед койкой моего любимого. Он мало отличался от покойника, но мне было сказано, что жить Вадик все–таки будет, и я вскоре ушла домой.
