корреспондентом “Волгоградской правды”. Поговорил со стариками, и они мне показали, где это было. Так что для меня интересоваться историей — нормальное дело.
Поэтому однажды я зашёл в Троице-Сергиеву лавру, где размещался Загорский историко-художественный музей. Тогда ещё была советская власть, ещё город был Загорск. Ходил из комнаты, в комнату, из кельи в келью, смотрел карету Елизаветы Петровны, которая бывала когда-то в Слотине, поднимался то в одну, то в другую келью. Смотрел старинные одежды, иконы. И уже собираясь уходить, подумал: дай-ка зайду в последнюю келью. Поднялся по нескольким ступеням, вошёл... даже не вошёл ещё, встал на пороге комнаты, поражённый. С дальней стены лился какой-то розово-апельсиновый свет. Я остановился, думаю: какая красота! Подошёл и читаю надпись: икона из храма Иоанна Богослова села Слотино.
Вот так я узнал, что храм имеет имя Иоанна Богослова, что эту икону спасли работники музея, когда в 1961 году вторую антицерковную кампанию развернул Хрущёв. Церковь снова закрыли, разграбили. Большинство икон свезли в ближайший овраг и там сожгли. А жители Слотина и окрестных деревень брали, кто что мог.
Мне рассказывала Евдокия Ивановна такую историю. Особенно ретивы в этом разграблении были два мужика. Оба из деревни Ботово. Один даже сбросил колокол на землю, другой прихватил рулон какой-то ткани. Довольные, пошли по домам. К тому, который сбросил колокол, через две недели пришли домой. Он лежал мёртвый и уже начинал разлагаться. Мужчина жил один, и никто к нему не приходил. А второй вроде бы почти дошёл до деревни, а там есть место, называется “Кустики” — пруд, а вокруг камыши и кусты. Погода была хорошая, ясное небо. Вдруг на этом небе появляется одинокая тучка. Она идёт, и неожиданно из неё — единственная молния. И бьёт в этого мужика. Он падает замертво. Вот такую историю рассказала мне Евдокия Ивановна.
Однако поначалу мне было не до храма. Я начал строиться, а в советское время это было, как я уже говорил, очень непростое дело. Но всё же, выбрав время, однажды зашёл в храм. Вернее, сначала обошёл его.
Первое, что было видно, как говорится, невооружённым взглядом, — церковь стояла брошенная. Ограды вокруг не было. Лишь кое-где в ямках виднелись следы битого кирпича. Как я выяснил позднее, кирпичное основание ограды растащили местные жители, что-то для своих нужд взял местный племптицезавод “Смена”, который все называли совхозом. Крыша, слава Богу, была, купол — тоже, но краска давно облезла, железо сильно проржавело. На главном куполе не было креста. Когда я открыл двери и осмотрелся, оказалось, подняться на колокольню нельзя было и думать: все ступени лестницы сгнили.
Я вошёл внутрь помещения, в так называемый главный придел, где обычно идёт церковная служба. На красивом мозаичном полу лежала большая куча травяной муки. А за ней был иконостас, видимо, также, как пол, старой работы. Пустые глазницы вместо икон вызывали жалость. И снова остро захотелось всё это вернуть к жизни.
Во время очередной встречи с Геннадием Филипповичем Поповым я завёл такой разговор. Что мы, говорю, за люди — русский народ? В какой-нибудь Литве или Польше какой-нибудь князёк даже не битву выиграл, не храм построил, всего лишь пописал где-то, как говорится, нужду справил, и там ему потомки ставят отметину. Здесь был наш великий... Памятник не всегда, а мемориальную доску повесят. “У нас память так старательно отшибали, — сказал Попов, — что мы дальше дедов редко кого помним”. “Да, вы правы, — соглашаюсь я. — Но иногда не надо больших усилий, не надо преодолевать преграды. Вот рядом с Загорском село Деулино. А многие ли знают, чем оно знаменито в нашей истории?” Попов улыбнулся: “Немногие, но знают. Деулинское соглашение”. “Вот именно! Деулинское соглашение с Польшей. По сути дела, им закончилось Смутное время на Руси. А какая-нибудь отметина об этом есть? Или вот село Слотино, где я благодаря вам купил дом и сейчас строю новый. Там есть хорошая церковь. Стоит, бедолага, с выбитыми окнами, внутри закопчённая. Туда завезли для временного хранения травяную муку, а она легко загорается. Конечно, был пожар. Всё потому, что хозяев нет. Как бы её людям вернуть, Геннадий Филиппович?” — “Для начала надо создать церковную “двадцатку”. Это будет организация граждан, которая обратится к светским властям с ходатайством открыть церковь. А дальше будут обращения к властям церковным. Без них ничего не получится. Но главное — нужна “двадцатка”.
Я понял: надо собирать людей. Приехал в Слотино. Пришёл к Евдокии Ивановне. Объяснил задачу.
А надо сказать, как старосте я постарался, чтобы у неё поставили телефон. Связисты районные сопротивлялись: ой, у нас провода гнилые идут вдоль “бетонки” много километров, то и дело будут рваться. Тем не менее я их додавил, они поставили ей телефон. А поскольку её дом был дальше моего от “бетонки”, причём столбы шли как раз по моей стороне и потом переходили на другую сторону, где был дом Евдокии Ивановны, то мне поставили телефон тоже. И вот она однажды мне звонит, телефон вовсю надрывается, а я во дворе чем-то занимаюсь. Беру трубку: “Вячеслав Иванович, — кричит Чернега, — Петрович хочет продать колокол с церкви”. Я бросаю трубку, бегу. А Петрович... Ну, фамилию его я не буду называть, человек умер, в своё время был известный в этом селе, работал даже председателем колхоза. Кстати говоря, в этом небольшом селе, где только в отдельные периоды было около 50 домов, а чаще — не больше 40, тем не менее какое-то время существовал свой колхоз. Сзади дома, где жила Евдокия Ивановна, была молочная ферма, довольно крупная. И Чернега заведовала ею.
“Петрович хочет продать колокол с церкви!” — всё ещё звучал в ушах голос Чернеги. Он был любопытный человек — этот Петрович.
Возле поворота от “бетонки” к Слотину, немного в кустах, стоит памятник жителям девяти деревень и одного села, погибшим в годы войны при защите страны. Много мужчин из этих десяти населённых пунктов не вернулись домой. Петрович возвратился в Слотино. Я спрашивал его о войне. Он говорил неохотно. Был санитаром, вывозил раненых на собаках. Даже в старости Петрович был видным мужчиной. Что тогда говорить о молодых годах: рослый, привлекательный. К тому же председатель колхоза, где мужиков раз-два — и обчёлся. Многие не только вдовы-солдатки, но и созревающие женщины хотели бы лечь с ним в постель. Однако Петрович почему-то женился на женщине старше него не то на семнадцать, не то на восемнадцать лет. У них был единственный
