на нас?» Она засмеялась, взяла короля под руку и ушла, «оставив [Питера] грезить дальше»33.
В это лето взаимная симпатия между Таунсендом и королевской дочерью стала заметна. На самом деле слухи, казавшиеся тогда маловероятными, поползли еще в предыдущем году. Молодая светская дама, леди Джейн Вейн-Темпест-Стюарт, возвратившись после проведенной в Балморале недели в августе 1950 года, сказала матери, что, по ее убеждению, принцесса и недавно получивший повышение придворный влюблены друг в друга. Мать отнеслась к этой новости с изумленным недоверием. «Но это же слуга короля. Она не может быть влюблена в слугу короля, это было бы совершенно неприлично»34.
В это же время газетные репортеры и, безусловно, сам король сосредоточились на подходящих ей в мужья британских аристократах. Как сказал друг Маргарет, Колин Теннант, много лет спустя: «Если бы король остался жив, он бы позаботился о том, чтобы Маргарет вышла замуж за Джонни Далкита»35. В Палате общин парламентарии тоже считали, что Букингемский дворец предназначал на эту роль Далкита, который в дальнейшем стал уважаемым членом парламента. По словам члена парламента Тэма Дейлиелла, его коллега Далкит, «чрезвычайно подходящий на эту роль холостяк, тактично, но твердо противился вхождению в королевскую семью»36. Разговоры, однако, не утихали, и Маргарет в раздражении сказала своей подруге Сасс: «Мы прекрасно развлекались, и пресса полагала, что я выйду замуж за Джонни Далкита. Я не собираюсь за него замуж, ура! Так что можешь сообщить об этом всем своим друзьям»37.
Летом 1950 года королевскую семью беспокоил не Таунсенд – его черед еще впереди, – а бывший король Эдуард VIII и бывшая гувернантка, уже оставившая свой пост, Марион Кроуфорд. Семью глубоко задело и возмутило, что они оба пишут мемуары. Предполагаемая публикация истории отречения Эдуарда «Исповедь короля» в начале 1951 года разгневала королеву-мать. Она всегда считала, что причина болезни ее мужа коренилась в решении его брата отречься от трона. Теперь же он собирался заработать несколько миллионов долларов на том, что считалось семейным несчастьем. Что касается Кроуфи, королева написала ей в апреле 1950 года, ясно давая понять, что «люди, занимающие должности, связанные с конфиденциальностью, должны держать рот на замке»38. «Молчание» было ключевым словом. Когда Кроуфи нарушила приказ и не отказалась от публикации своей откровенной книги «Маленькие принцессы», ее осудили обе сестры. Елизавета заявила, что женщина, с которой она делила комнату, которой поверяла свои мысли и секреты, «втерлась в доверие», иными словами, предала ее. По словам Маргарет, она «заболела» от предательства Кроуфи.
Не могло быть и речи о примирении, которого очень хотела Кроуфи. Правда, и королева, и принцессы Елизавета и Маргарита, и принц Филипп, и многие высокопоставленные придворные дали ей добро на то, чтобы заработать, разглашая домашние секреты, но при этом было выдвинуто условие: имя Кроуфи не должно было упоминаться. Это было необходимо, чтобы не создать опасный прецедент и не позволить другим членам персонала развязать языки. Например, когда личный секретарь принцессы Елизаветы Джок Колвилл спросил, не будет ли она возражать, если он напишет воспоминания о своей работе в бытность ее принцессой, последовал отказ.
Семья предпочитала Мистера Благонадежность, Дермота Морра. Предполагалось, что он будет негласно сотрудничать с бывшей гувернанткой, но план провалился, когда Кроуфи стала настаивать на том, чтобы ее имя стояло на обложке. Позднее Маргарет ясно дала понять королевскому биографу, что она думает о ее книге. Морра говорил издателю Брюсу Гулду, что не ожидал такой реакции сестер, еще более «резкой», чем у королевы. Кроуфи узнала на собственном опыте, что, несмотря на всю свою преданность, однажды переступив черту, она оказалась навсегда вычеркнутой из семьи. Подобно Таунсенду, она тоже провела печальное Рождество. Бывшая гувернантка так переживала свою вину, что несколько раз пыталась свести счеты с жизнью.
В январе 1951 года Маргарет решила, что поведение Кроуфи не сможет омрачить ее отдых с сестрой на Мальте. Она не скрывала своего возбуждения. В наскоро написанном письме закадычной подружке Сасс она признавалась: «Я мчусь на Мальту и проведу неделю с Лилибет. Это звучит чудесно, и я очень надеюсь увидеть СОЛНЦЕ!»39 Она увидела не только солнце, так как ее сестра постаралась, чтобы их пребывание на острове надолго осталось в памяти.
Елизавета наняла преданных слуг для работы на вилле. Долгое время, уже покинув Мальту, она поддерживала с ними дружеские отношения. Несколько детей из персонала виллы даже называли ее «тетя Лиз». Мейбл Стрикленд, газетный издатель и политик, ставшая ее наставником и другом на всю жизнь, поясняла: «[Елизавета] испытывает такие глубокие чувства и любовь к Мальте потому, что они с Филиппом были здесь счастливы»40. В свободное от службы время на борту миноносца Magpie Филипп гонял на своей яхте Coweslip по заливу или оттачивал мастерство игры в поло на деревянной тренировочной лошади. С заходом солнца он шел по мощенным булыжником улицам к морю для вечернего заплыва, а дворецкий нес за ним его одежду и полотенце. Елизавета наслаждалась свободой: она водила машину, каталась верхом, ходила в гости к женам других офицеров флота или совершала покупки в магазинах, выбирая подарки для своих домашних.
Веселье разгорелось с новой силой с приездом Маргарет. Она быстро разузнала о танцевальном зале в отеле Phoenicia, и они отплясывали там самбу и румбу. Это были безумные дни с поздними вечеринками и длинными застольями. Елизавета называла остров «дорогая Мальта», и воспоминания о проведенных там месяцах остались у нее на всю жизнь. Каждое Рождество после отъезда Елизаветы с острова Мейбл Стрикланд присылала ей огромный ящик с авокадо, мандаринами и другими фруктами из своего сада. В 50-е и 60-е годы экзотические фрукты были редкостью, и подарков Мейбл к празднику в королевской семье очень ждали.
Маргарет пришла в еще больший восторг, когда получила нейлоновые чулки к Рождеству от своей американской подруги Сасс, которая знала об их дефиците в разоренной Британии. Когда Маргарет смотрела из окон на мрачный и серый Лондон, она страстно мечтала о голубом небе и тепле, ей не хватило нескольких дней, проведенных на Мальте. В пространной переписке с подругой Шарман, которая вернулась в Америку в 1950 году и работала там пресс-агентом в шоу-бизнесе, чувствуется ее тоска и желание поехать на запад. «Я завидую твоим вечеринкам, и я поеду в Калифорнию, когда буду в Америке, – писала она. – Каждый день я получаю все больше и больше приглашений от добросердечных людей, предлагающих показать мне все красоты севера, юга, востока
