на постконфирмационных занятиях в доме священника, «одетая в черное маленькая печальная фигурка, почти незаметная на церковной скамье»18.
Она пыталась свыкнуться с мыслью о смерти отца, а помимо этого ей, как и ее матери, пришлось привыкать к перестановкам в королевской иерархии. Протокол предписывал и королеве-матери, и Маргарет делать реверанс перед новой королевой, ее приоритет соблюдался на всех официальных и частных мероприятиях. В первое время возникали неловкие ситуации. Королева, понимая недавний статус матери, часто позволяла ей входить первой на протокольных мероприятиях. Маргарет уже давно играла вторую скрипку при сестре, но королева-мать с трудом привыкала к понижению в статусе.
Домашние перестановки тоже проходили болезненно. Королеве-матери и Маргарет предстояло переселение в Кларенс-хаус, а новая королева переезжала обратно в Букингемский дворец. Эти перемены особенно сильно подействовали на королеву-мать. Известно, что по меньшей мере однажды она разразилась слезами при обсуждении вопроса о переезде. В письме к дочери в марте 1952 года она извинялась за свое поведение. «Я весь день чувствовала себя очень несчастной и полагаю, что этот разговор об отъезде из Букингемского дворца стал последней каплей»19. Такое несвойственное ей поведение было вызвано перенесенным горем в связи со смертью короля.
Как ни странно, больше всего пострадал в этих перестановках самый новый член семьи, принц Филипп. В течение нескольких недель он потерял свое имя, карьеру и дом. Принц чувствовал себя оскорбленным после встреч с двумя политическими тяжеловесами, премьер-министром Уинстоном Черчиллем и личным секретарем королевы, опытным Томми Ласселсом. В первые недели после восшествия Елизаветы на престол Филипп выступал за то, чтобы остаться в Кларенс-хаусе, его первом настоящем доме, ведь он принимал активное участие в его проекте и отделке. Он и его служащие считали, что Букингемский дворец можно использовать как место для работы. Черчилль и Ласселс поставили его на место, совершенно недвусмысленно заявив, что если королевский штандарт развевается над Букингемским дворцом, то там и следует жить королеве.
В отношении семейного имени ему тоже не повезло. Когда редактор справочника Debrett’s, библии в области норм общественного поведения и этикета, отметил, что после смерти короля Георга VI королевский дом фактически стал домом Маунтбеттенов, Черчилль, при поддержке королевы Марии, тут же вмешался. К сильному разочарованию Филиппа, Черчилль официально рекомендовал королеве – а она по конституции обязана была следовать такой рекомендации – заявить, что королевский дом по-прежнему носит название дома Виндзоров. В последней отчаянной попытке обороны принц послал меморандум премьер-министру, предлагая дать имя Эдинбургов-Маунтбеттенов королевскому дому. И снова его попытку отклонили. Королева Мария, бывшая королевой-консортом в то время, когда титул «дом Виндзоров» был официально провозглашен ее мужем, Георгом V, в 1917 году, отнеслась с полным пренебрежением к затее своего зятя. «Какого дьявола этот чертов дурак Эдинбург думает, что семейное имя имеет к нему какое-то отношение?»20 Это оставалось больным вопросом, ибо принц совершенно справедливо протестовал против того, что он был единственным мужчиной в королевстве, не имевшим права дать свою фамилию собственным детям.
Воинственная позиция Черчилля в отношении Филиппа задала тон другим придворным в Букингемском дворце. Они опасались, что принц попытается примерить на себя роль принца Альберта, консорта при королеве Виктории, который имел значительное влияние на решение текущих королевских и политических вопросов. Хотя Черчилль не желал Филиппу зла, он признавался своему референту, что не любил принца, не доверял ему и надеялся, что тот не сможет навредить стране. Как вспоминала кузина Филиппа Памела Маунтбеттен, «принца Филиппа не жаловали в Букингемском дворце. Придворные сплотили ряды. Черчилль заставил его почувствовать себя отрезанным от всего. Он никогда не имел амбиций стать королем, но он также не думал, что его так бесцеремонно отпихнут в сторону»21. Сам принц совершенно точно определил свое положение: «Я не более чем чертова амеба»22. В довершение всего он подхватил желтуху и с отвращением глазел на стены своего нового жилища в течение трех недель.
В это царство мрака пробивался лишь один луч света. Смерть короля привела к перестановке среди придворных и персонала. Таунсенду предложили должность контролера двора королевы-матери, и он согласился. Новая должность означала, что он сможет чаще общаться с Маргарет профессионально и лично, так как принцесса причислялась ко двору матери.
В своей новой должности Таунсенд руководил переделками в Кларенс-хаусе, чтобы там с комфортом могли жить королева-мать и ее младшая дочь после переезда королевы, назначенного на май 1952 года. В Кларенс-хаусе принцесса получила просторные апартаменты, куда входили гостиная на первом этаже и спальни на втором. Они находились на противоположном от матери конце здания, так что Маргарет могла не видеться с ней в течение многих дней. Теперь она могла наслаждаться большей свободой и, конечно, большим уединением, чем в Букингемском дворце. Впервые в жизни принцесса могла принимать людей совершенно самостоятельно. Идеальное место для любовного романа.
Во время ремонта Кларенс-хауса комнаты Маргарет на втором этаже Букингемского дворца снова переоборудовали под детскую, а она получила на это время апартаменты в противоположном конце дворца, над входом для посетителей. Королева-мать, привыкшая повелевать своим королевством, с трудом привыкала к урезанному штату прислуги и понижению в статусе. С Филиппом, который номинально стал главой семьи, тоже оказалось непросто ладить, особенно в период его столкновений с Черчиллем и старшими придворными, такими как Ласселс. Ему ясно дали понять, чтобы он не лез в королевские дела. В силу этих причин мать и дочь предпочитали проводить длинные уикенды в Виндзорском замке, где они чувствовали себя спокойно. Таунсенд, который жил неподалеку, часто сопровождал их в 15-мильной поездке из центра Лондона.
Недели, проведенные в Виндзоре в лучах весеннего солнца, оказались целительными для королевы-матери. Маргарет писала своей подруге Сасс: «Цветы в саду и цветущие деревья были такими пышными и красивыми, я думаю, маме они очень помогли. Так чудесно чувствовать неизменность и постоянное возрождение – это так утешает»23. Королева-мать даже нашла в себе силы ответить на скопившуюся гору корреспонденции, часть которой была перепутана с письмами к Елизавете. Маргарет писала: «Мама проклинает тот день, когда они решили назвать Лилибет Елизаветой»24.
Во время этого непростого периода жизни Маргарет Таунсенд был одним из немногих, кто понимал и умел ценить ее сложную натуру. Для Таунсенда она была не просто королевской дочкой, обожающей вечеринки, моду, пение и танцы. Он видел и другую принцессу – впечатлительную и вдумчивую христианку в поисках смысла жизни, молодую женщину, отчаянно пытающуюся найти себя отдельно от сестры25.
Что касается Маргарет, то,
