Дунька тут же призвала на помощь Марфу и под ее незримым руководством стала одной из самых модных мартон Москвы, создав гостиную, куда почтенный проказник мог приглашать своих приятелей на вольготные пирушки. Марфа знала о ней все и кормилась из ее рук, как в свое время сама Дунька кормилась из Марфиных рук. И это шло обеим на пользу: как в свое время заметила Марфа, есть вещи, которые под силу только молодой красавице, есть вещи, с которыми управится только много в жизни повидавшая старуха, но вот если они объединят усилия - то не найдется преграды, способной их остановить!
И вот сейчас Дунька по привычке примчалась в Зарядье похвастаться новым приключением. Она знала, что обер-полицмейстер чем-то приглянулся Марфе, и была уверена, что услышит похвалу - не зря же тогда, в зачумленной Москве, в ночь пожара в Головинском дворце, Марфа сама, своей рукой подвела ее, самую юную и красивую, к хмурому преображенцу и велела угодить.
Но о своем подвиге она рассказала не сразу - по извечному бабьему лукавству сперва хотела выслушать о подвигах Марфы, чтобы потом сразить ее наповал.
У Марфы же, как на грех, ничего нового в жизни не объявилось. Выставив наскучившего ей Никодимку, она поозиралась по сторонам, ничего достойного себя в Зарядье не обнаружила и затосковала. То есть, женихи-то были - она считалась невестой с приданым, но какие-то скучные. А Марфе вдруг захотелось кавалера возвышенного до такой степени, чтобы говорил умные речи - а она в них ничего разобрать не могла!
И нечто в этом роде она-таки высмотрела.
Архаров с первых месяцев своего полицмейстерства повадился присылать к ней архаровцев с вопросами, вздумав отчего-то, будто никто лучше нее Москвы не знает. Она и впрямь не раз сообщала сведения, которые немало пригодились, а взамен полиция смотрела сквозь пальцы на ее проказы: она продолжала давать деньги под ручной заклад - всякую мягкую рухлядь, золотые и серебряные побрякушки, - выставляя безбожный процент. С того и кормилась, не трогая драгоценностей, оставленных ей незабвенным Иваном Ивановичем.
Она знала в лицо чуть ли не все Рязанское подворье, но чуть ли не год спустя выяснилось, что один человек как-то избежал знакомства с Марфой. Это был Клаварош.
Марфа встретила его на улице с кем-то из архаровцев и пленилась его высоким ростом и живым смуглым лицом. Стала выяснять, кто таков, и вдруг ее осенило: для полноты счастья ей непременно нужен живой, природный француз!
Кто-то ей сказал, что Клаварош прежде, чем попасть в полицию, служил гувернером, и Марфа умилилась - человек, которому знатные бояре доверяют своизх недорослей школить, непременно должен быть умен! Про кучерское прошлое Клавароша она узнала уже потом, когда требования к уму были позабыты.
Положив глаз на француза, Марфа выстроила хитрый план. Были у нее приятельницы на той же Ильинке, и за простенькое позолоченное колечко, вовремя не выкупленное, она получила бумажку, неведомо кем написанную по-французски. С этой бумажкой она заявилась на Лубянку. Растолковала, что приняла-де в заклад письменный прибор (у нее действительно имелся один такой, на подставке из малахита), за прибором никто не является, и ей это странно - мужчина, его сдавший, был из приличной публики и обещал, что придет с деньгами через неделю, не позднее. Она, забеспокоившись, потому что сбыть с рук такое сокровище будет трудновато по причине его старомодности, захотела сыскать закладчика. А в приборе есть пенал для перьев, а в пенале нашлась бумажонка - так нельзя ли по ней сообразить, кто хозяин.
Как Марфа и рассчитывала, ее отвели к Клаварошу.
Клаварош прочитал про себя написанное и поглядел на Марфу с некоторым удивлением. Осведомился, не письмо ли это, ею полученное. Сказал, что понимает - женщина должна быть скромной и стыдливой, потому и придумывает, будто письмо найдено Бог весть где. Марфа, искусно засмущавшись, призналась: да, получено от молодого кавалера, который хотел, как видно, ей угодить, и не нашел способа получше. Тогда Клаварош, хмыкая и крякая, стал ей переводить вслух - и Марфа прокляла день, когда пошла покупать это непотребство на Ильинку.
Письмецо было написано некой беспутной француженке молодым вертопрахом, к сожалению, довольно знавшим французский, чтобы, благодаря ее за прекрасную ночь, на всяких случай подробно перечислить все имевшие место утехи.
Не то чтобы Марфа этих утех не знала - благодаря Ваньке Каину она любую француженку на сем поприще бы запросто обставила, но для первого знакомства сюжет был уж чересчур вольный. Да еще Клаварош добавил пикантности - архаровцы, имея темное понятие о словах, принятых в высшем обществе, обучили его словечкам совсем иным. И, понятное дело, не предупредили, что их не во всякой компании брякнуть можно.
В конце концов Клаварош, мужчина догадливый, понял - с этим письмецом что-то не так. И преспокойно позволил Марфе провести все необходимые бабьи маневры, в результате коих угодил в розовое гнездышко.
Историю с Клаварошем Дунька знала - сама же Марфа пересказывала ей похабное письмо, для пущего ужаса немилосердно привирая. И эта история, к Дунькиному удивлению, длилась по сей день - о чем на Лубянке, кстати говоря, многие не подозревали. Так что амурных новостей она не услышала - а только всякие сплетни про соседей. Этим добром Марфа охотно снабжала подопечную - та, хоть и, подобно вороне из поговорки, залетела в высокие хоромы, менее всего интересовалась жизнью светского общества, а желала знать, кто в Зарядье к кому сватался да кто от кого ребеночка понес. Но и сплетни иссякли.
– Марфа Ивановна, а ведь я у Николая Петровича была, - вдруг призналась подопечная.
– У полицмейстера, что ли? Ну и дура, - хладнокровно отвечала Марфа. - А как твой прознает?
– Не прознает, я переодевшись бегала. Одежонку-то свою старую я припрятала…
– Вся в меня! - с известным удовлетворением сказала, как похвалила, Марфа. - Ну, сбегала, и будет. Или условились как-то?
– Не условились… а он был рад…
– Еще бы не рад. Француженка-то из него все соки высосал, пора бы очухаться.
Как всякая женщина, имеющая глаза и уши, Марфа вроде и не вызнавала, напрямую выспрашивая Клавароша, однако прекрасно знала, что Архаров послал Терезе Виллье денег, чтобы завела себе дело и перестала бренчать на клавикордах. Точно так же она знала, что, поселившись на Пречистенке и обзаведясь дворней, в которой были и девицы приятной внешности, он не снизошел, не возвысил ни одну до положения барской барыни, хотя несколько раз заваливал прачку Настасью - видно, совсем уж было невтерпеж. То есть - кого-то держал на сердце.
Марфа по доброте своей порасспрашивала кое-кого и обнаружила, что та француженка, сменив имя, не сменила своей дурной головы и тоже явного любовника не имеет, вертопрахов к себе близко не подпускает. Из чего опытная сводня сделала неверный вывод: между этими двумя в чумную осень и последовавшую за ней зиму было-таки нечто амурного толка, не поладили, разбежались, а все друг дружку забыть не могут. Насчет француженки она мало беспокоилась, девка была ей чужая, а насчет Архарова даже вздыхала - вот ведь как его воспоминание когтистыми лапищами держит… норов, будь он неладен! С таким норовом надолго разбираться станет!
Услышав про француженку, Дунька насторожилась. И точно - она ведь повстречала Архарова на Ильинке, где он стоял у своей кареты, да все никак не решался войти и уехать! Но это могло быть и случайностью.
Высосала соки - да и послала поискать ветра в поле…
Прямо вызнавать ей не хотелось - Марфа бы отругала ее за нелепую ревность, и только, велела бы не забирать в голову несбыточную блажь, и правильно бы сделала. Что, в самом деле, за амуры между девкой из Зарядья и московским обер-полицмейстером?
Марфа же, глядя на Дуньку, вдруг испытала легкую зависть. Хорошо девчонке - ударила в голову блажь, и она, переодевшись, несется на ночь глядя, к кавалеру, и шустрой мышкой проскальзывает обратно, и всей душой веселится от своей затеи! Марфа же в последний раз веселилась этак, когда удалось заполучить Клавароша - ну и давно же это было…
Впрочем, не только в амурной затее как таковой была беда - а в том, что сама Марфа знала, что никогда в жизни не прискачет молодой козочкой к ядреному кавалеру Архарову. Не то чтобы влюбилась - а было нечто, не дававшее ей покоя. И не красавчик ведь сахарный, и не проказник, как Клаварош, оно и на роже написано - ох, не проказник! - а тем не менее засело в ней сожаление о том, что с этим упрямым кавалером вовеки ничто не сбудется.
– Ты вот что, Дунька, - сказала Марфа, более чем внимательно глядя на свое рукоделие, полосатый шерстяной чулок, и ровно шевеля спицами. - Ты отправляйся на Ильинку, поищи там ту французенку, которой господин Архаров денег на лавку отвалил. Погляди, что да как. Звать ее Терезой. Пока лавку не завела - была, кажись, Тереза Виллье, а нынче - Тереза Фонтанж. Коли он все еще туда шастает - бабы должны знать…
