Партия направила молодую большевичку в Ревель, работать среди военных моряков. Там ее и выдал провокатор. Дору Моисеевну и ее товарищей по группе должен был судить военно-крепостной суд «за деятельность в пользу врага в военное время», и можно было предполагать самое худшее. Андреев писал ей письма в тюрьму, поддерживал морально. Обратился к известному адвокату А. Ф. Керенскому, а когда тот отказался защищать «ревельскую группу», попросил другого опытного адвоката сделать это.
Февральская революция, распахнувшая перед «ревельцами» двери камер, закрутила Дору в водовороте событий среди моряков-балтийцев, начал забываться недавний спаситель… Однако судьба свела их вновь, на этот раз в Смольном, на II съезде Советов, как раз в ту ночь, когда пал Зимний дворец. Вместе слушали они Луначарского, зачитавшего написанное Лениным воззвание к народу, в котором говорилось, что восставшие петроградские рабочие и солдаты победили…
В ноябре-декабре семнадцатого года член Ревельского комитета партии Дора Хазан часто бывала в столице, несколько раз встречалась с Яковом Мовшевичем Свердловым. Он, председатель ВЦИК и руководитель секретариата ЦК партии, собирал вокруг себя надежных людей. Но уж очень однородны были эти люди, слишком заметна тенденциозность. И когда Дора Моисеевна упомянула Андрея Андреевича Андреева, Свердлов подробно расспросил о нем. Результаты сказались быстро. Через три дня секретарь Московско-Заставского райкома партии Андреев был срочно вызван к Свердлову. Не он один. Человек двадцать активистов и партийных работников Питера. Свердлов объяснил: на местах, в губерниях, мало большевиков, надо устанавливать и укреплять там советскую власть. Каждому было позволено выбирать себе место: Архангельск или Мурманск, Майкоп или Астрахань. Только одному Андрееву сразу был указан точный адрес: поедете в Екатеринбург, чтобы наладить и возглавить там профсоюзную работу. Попытки возражать успеха не имели. Свердлов был тверд.
В ту пору Андрей Андреевич не знал о том, что Екатеринбург является опорным пунктом, своего рода тыловой базой Якова Мовшевича. Там он продолжительное время вел подпольную работу, там остались многие его соратники и выученики, власть сосредоточил в своих руках преданный друг Исаак (Шая) Голощекин, практически возглавлявший всю уральскую партийную организацию. А помогал ему жестокий и коварный Яков (Янкель) Юровский, выкрестившийся в лютеранство. Однородность правления там слишком уж бросалась в глаза, требовалось как-то разбавить, прикрыть, но, естественно, теми, кто по крайней мере не будет противодействовать линии Свердлова и его ставленников. По наивности, по недомыслию не будет, по сверхтерпимости или по склонности к приспособленчеству. Андрея Андреевича можно было причислить к разряду первому и даже частично ко второму и третьему.
Сразу после распределения Андреева позвал к себе присутствовавший тут член Наркомата внутренних дел Борис Моисеевич Элькин. Пригласил одного и беседовал с ним битый час. Внешне похожий на Троцкого, с такой же козлиной бородкой, Элькин очень отличался поведением от своего экспансивного кумира: был сдержан, осторожен в словах, не открывался сам, а прощупывал собеседника. Как бы между прочим, он предупредил Андреева, что в Екатеринбург, возможно, будет переведена из Тобольска царская семья. Под охрану уральского пролетариата. Так надежнее. Но в связи с этим в городе и окрестностях могут возникнуть различные эксцессы, надо быть готовыми к любым неожиданностям.
Уехал Андрей Андреевич. Осваиваться на новом месте, среди новых людей ему, замкнутому и малообщительному, помогали письма Доры Хазан. Причем переписка нарастала стремительно и с такой страстностью, что очень скоро понадобилось решать: что же дальше? Он звал ее. Дора сообщила: получила назначение на Урал. В первую же ночь после ее приезда они стали мужем и женой. Все это естественно для молодых, тем более что ночь была мартовская, весенняя. Но именно с этого момента началась цепь странных, не всегда объяснимых событий.
К удивлению Андреева, желанная Дора Моисеевна приехала не одна. Вместе с ней прибыл в Екатеринбург ее старший брат Наум Моисеевич, которого она ласково именовала Наумчиком. Андрей Андреевич слышал о нем, о члене партии с довоенным стажем, но увидел впервые. Чем он занимался в партии — неизвестно. Зачем явился в Екатеринбург — трудно понять. Не сестру же оберегать. Вроде бы, как и Андреев, направлен был от Свердлова организовывать профсоюзы. Но никакого рвения в этом деле не проявлял, если не считать того, что пару раз съездил вместе с Андреем Андреевичем на уральские заводы. Андреев-то почти все время находился в разъездах, а Наум Моисеевич был обременен в Екатеринбурге какими-то своими особыми заботами. Кстати, его приезд почти совпал по времени с переводом в Екатеринбург царской семьи. А еще Наум Моисеевич настоял на том, чтобы молодожены поселились на железной дороге, возле вокзала. Посланцам центра, самого Свердлова, нашлась бы, конечно, квартира в городе (много повыселяли буржуев), однако Андрею и Доре пришлось приспосабливать под жилье комнату на привокзальной электростанции, где раньше дежурили монтеры. Ни мебели, ни удобств. Но с милым рай и в шалаше.
В начале июля восемнадцатого года со станции Екатеринбург отправился в Москву коротенький состав из пассажирских вагонов. Ушел без гудка, глубокой ночью. Провожало несколько человек, в том числе и Наум Хазан. В этом поезде без огласки отбыл в Москву Исаак Голощекин. В столице остановился он у старого друга Якова Свердлова. Из квартиры почти не выходил, зато каждый вечер приятели подолгу, до полуночи, обсуждали что-то.
14 июля Наум Хазан снова был на вокзале, вместе с Яковом Юровским и Я. М. Свикке — командиром особого латышского отряда, недавно присланного из Москвы все тем же Яковом Мовшевичем (Свикке, кстати, имел постоянную связь со столицей, пользуясь при этом шифром, который был известен только Свердлову, Ленину и Дзержинскому). Голощекин вернулся в том же поезде, но увеличившемся на два вагона. Одни обычный, пассажирский, в нем находилась охрана. Другой, темной окраски, выглядел необитаемым. Окна были наглухо задернуты черными непроницаемыми шторами. Эти вагоны отвели в укромное место, на запасной путь, сразу, же подключили электричество, телефон и, вероятно, телеграф. Возле подножек встали часовые из прибывшей охраны. Чуть поодаль — оцепление из латышей. Не подступишься.
В темный вагон в ту ночь были допущены только Голощекин, Хазан и Юровский. В тамбуре их встретил не кто иной, как Борис Моисеевич Элькин, в аккуратном костюмчике-тройке с коротковатыми брючками. Провел в салон. Дверь плотно закрылась, щелкнул замок. Началось заседание тайного штаба. Кто руководил заседанием — разговор впереди. А практические результаты таковы. Заменена была охрана в просторном, с большим подвалом, доме, реквизированном у известного предпринимателя, горного инженера Ипатьева: там содержался Николай Второй вместе с семьей и приближенными, всего одиннадцать человек. Местных красногвардейцев сменил интернациональный отряд, в нем половина бойцов даже не знала русского языка. Юровский подбирал надежных людей в расстрельную группу. Голощекин «обрабатывал» председателя Уральского областного совета Александра Георгиевича Белобородова, проявлявшего некоторые колебания, сомнения, хотя решение об уничтожении царской семьи было уже принято. Мотивировка — к Екатеринбургу приближаются белые, в ближайшее время город может пасть, царь окажется в стане противника и послужит знаменем, вокруг которого сплотятся враги.
Исполком областного совета единодушно проголосовал за расстрел. Подготовка заканчивалась, формальность была соблюдена: решение, мол, приняли местные власти, спрос с них, а не с Москвы.
Не буду говорить о самой казни, о ней много писали, пишут и будут писать. И добросовестные исследователи, и те, кто цинично использует эту трагедию в политических игрищах, добиваясь своих целей. К тому же, как ни странно, упомянутое событие, безусловно важное, не очень коснулось лично меня. Ни в моей семье, ни в семье моей первой жены Вероники не было почитания царской фамилии. Особенно низко престиж Николая Второго упал в моих глазах, в глазах многих моих товарищей-офицеров после бездарного поражения в русско-японской войне, ослабившей наши позиции на Дальнем Востоке, после расстрела демонстрантов в Кровавое воскресенье 9 января 1905 года. Что это за «царь-батюшка», который велит убивать своих же сограждан? Чужак он для русских вместе со своей нерусской женой. Какое могло быть уважение к такому правителю?!
Гибель царской семьи не задела, не царапнула меня еще и потому, что летом восемнадцатого года я был потрясен собственным несчастьем, трагической смертью жены, и в полубезумном состоянии разыскивал в южных степях убийц моей Вероники, чтобы отомстить им. И впоследствии я не очень интересовался подробностями казни царя, тем более что в различных свидетельствах очень много сомнительного, спорного. Хотелось лишь выяснить, какое отношение имел к тем событиям Андреев, не здесь ли кроется тайна, связавшая его со Сталиным.
