Тот самый просвет, который так нежданно нахлынул в ущелье, долго и со страстью ждал Хэм. До этого он, унылый, медленно прохаживался по стенам Самрула — прохаживался аккуратно, так как не раз уже, обледенелые эти скаты послужили злому року.
На плече хоббита сидел маленький Ячук, который только недавно излечился о простуды, но и этот маленький человечек был угрюм. А когда-то такое было, чтобы Ячук был угрюмым?! Даже в годы, когда жили они в тереме в глубинах черного леса, когда цель казалась далекой, да почти недостижимой — даже и тогда всегда подбадривал он друзей. Но тогда, хоть и далеко, но ведь была цель — а что теперь?! Ведь все бывшие в крепости волей-неволей чувствовали себя беспомощными, и никакие убежденья в обратном здесь не помогали. Так же неясно было на что надеяться в дальнейшем. Часто, впрочем, говорили о приходе весны, но все-то с каким-то отчаяньем — ведь был еще февраль, а снег в этих местах, раньше середины апреля никогда не сходил — потому и молчали…
Но вот появилась эта златистая, надвигающаяся с севера гряда, и Хэм остановился, протянул к ней руки; заговорил:
— Вот уж выпало на мою хоббитскую долю! А доводилось ли хоть одному хоббиту переживать все то, что мне пережить довелось?.. И где-то они, все родные мои?! Фалко, где ты?! Как цветок в пустыне засыхаю я на чужбине… Уж так давно ничего хоббитского не было, а все то чуждое… Ах… а вот посидеть бы где-нибудь, да супчика грибного покушать.
— Что это ты о супчике вспомнил? — словно мышонок пискнул Ячук. — Ты посмотри, какой свет надвигается!..
— Так благодаря этому свету и вспомнил я про все хоббитское, родное — точнее то и до этого все вспоминал, конечно — но сейчас так ясно предо мной предстало! Это же не простой свет — вот бы подхватил он меня, да через эти Серые горы перенес, да к родным Холмищам. Свет — ты такой могучий — чего это тебе стоит.
— Так он тебя и послушается.
— А почему всякие мрачные силы, все нами управляют; а почему же свет нам помочь не может? Вот, если бы был какой-нибудь темный вихрь, так его и просить бы не надо было: сам бы налетел, да и унес, куда ему надо!.. Нет, право — какой красивый этот свет! Вот сейчас налетит! Э-эх!
Стена была уже совсем близко, и надо сказать, что приближение ее почувствовали все, кто был в крепости. И все, даже и больные, выбегали на улицы, или хоть к окнам подползали, а зрелище, действительно было необычайным — многие из них, большую часть жизни проведшие во мраке и вовсе почитали, что — это не иначе, как сами Валары пришли, и что теперь вот наступит новая, счастливая жизнь. Казалось, из океана света восстала огромная, до самого неба волна счастья, и сейчас вот захлестнет их, и не будет уж ничего кроме этого счастья. И многие кричали от восторга, и даже бежали навстречу этому свету — когда уж этот поток двигался по самим улицам, так и прыгали в него, падали на мостовую, но и не замечали этого, а все кричали что-то бессмысленное, счастливое…
На стене, Хэм почти ослеп от этого света, но он был счастлив: забывши обо всех горестях, он стремительно говорил:
— Да это же точно как у нас в Холмищах! Точно весна сейчас вот пришла к этой земле! Чувствуешь — в воздухе поцелуи самой весны! Ах, да точно, и впрямь, в Холмищах родных!.. Только знаешь чего не хватает, Ячук?!.. Запаха блинов! Да — мы, в такие вот дни, всегда пекли блинки, да в масле… Да такие то блины выходили, что пальцы оближешь, да еще с молочком, да на свежем воздухе! Ха-ха! Да я воскрес, Ячук! Весна пришла, и разве же может что-нибудь устоять пред нею?!..
Он смеялся, и подхватив Ячука себе на ладони, забывши обо всем, закружился в стремительном танце, конечно же пал со стены; и только потому что в большой сугроб — остался жив. Впрочем, он и не заметил этого падения, но тут же побежал куда-то, конечно не разбирая дороги, но воображая, что с каждым шагом приближается к дому.
А затем свет резко померк, и мир стал таким же мрачным, каким был и прежде. И вновь клубилось над ним низкое унылое небо, и вновь леденящий ветер нес предвестье снежной буре. Тогда Хэм обернулся, и, что было сил, бросился за удаляющейся стеною — конечно, он не догнал ее, и окончилась эта погоня тем, что он споткнулся, повалился в сугроб, когда же поднялся, то весенний тот свет удалился уже на несколько верст.
Тогда он понурил плечи, опустил голову и медленно побрел к крепости, которая казалась теперь уродливым темным наростом в окружении снежных полей.
— Вот так то, Ячук. Носимся мы, носимся…
Но договорить Хэм не успел, так как, в это время со стены вскричал могучим своим «медвежьим» гласом Тьер:
— Скорее же — они идут!
Хэм и не понял сначала, кто идет — однако, в голосе Тьера была такая тревога, что он тут же бросился по темным сугробам; он бежал и падал, и чувствовал, что опасность надвигается столь же стремительно, как незадолго до этого свет. До стены оставалось еще шагов сто (и когда это, в свете он успел так далеко отбежать?!) — когда сзади стал стремительно нарастать конский топот. Хэм обернулся, увидел темную стену из всадников — почувствовал гнев, понял, что они затопчут его непременно — страстно, жгуче захотелось ему жить…
Еще накануне, в этом отряде было две тысячи бойцов; после прошедшей ночи, после кошмарной резни с оборотнями осталась едва ли половина, и все-то они еще и не спали, и раны у многих еще не зажили, но эти воины, во главе которых неслись два сына Троуна теперь и сами голодным волкам подобны были. Они жаждали отмщения за своих товарищей, чувствовали, что не успокоятся, до тех пор, пока не насытятся кровью врагов. В этом неудержимом потоке, рядом с двумя сынами Троуна, скакал и одноглазый Робин, еще не успокоившийся, после гибели Мцэи, еще вспоминающий те минуты, которые они провели… кажется только что, лишь за мгновенье до этого.
— Вы должны остановиться!.. — уже много раз выкрикивал юноша, хоть каждый его крик и тонул в окружающем топоте.
И вот он увидел бегущего к стенам Хэма — и ясно становилось, что он не успеет убежать, тогда вскричал Робин:
— Я его знаю! Это хоббит! Да это же, Хэм! Вы должны остановится! Слышите?! Он же вам ничего дурного не сделал!!!
Даже, если бы его кто-то и услышал, в этом топоте, то не смог бы остановится — даже если бы и захотел то не смог: ведь сзади неслись еще многочисленные ряды. Вот Робин выгнулся, перехватил поводья у коня одного из братьев, что было сил дернул их назад — конь захрипел, встал на дыбы, и не будь тот кто сидел на нем умелым наездником, так и слетел бы, и погиб под копытами напирающих следом, но ему, неимоверным усилием, все-таки удалось удержать коня — он рявкнул: «Вперед!» — вонзил ему шпоры и до крови — конь сорвался вперед быстрее прежнего…
— Да что же это, ведь затопчите сейчас! — выкрикивал в ужасе Робин, и тут же начал вопить Хэму, который не мог его слышать. — Беги скорее! Они же с ума все сошли!.. Они затопчут тебя!..
Все ближе-ближе. До стены Хэму оставалось еще шагов тридцать, но конники должны были настичь его гораздо быстрее — лишь несколько кратких мгновений осталось… в это время, со стены раздался зычный глас Тьера:
— Стреляй!
За это короткое время ему удалось с два десятка человек, вооружить копьями, которые нашлись в одной из ближних пристроек, и вот теперь копьями эти с яростью были запущены в грудь летящим конникам. Было нанесено несколько смертельных ран, а одно из копий проломило руку сына Троуна — того самого, которого за несколько минут до этого пытался остановить Робин. Кони оказались разумнее своих наездников, и им совсем не хотелось разбиваться с налета о крепостную стену: они стали останавливаться — тут возникла давка: некоторые кони и наездники их падали, сзади налетали новые… некоторые кони уже без наездников, с выпученными от страха глазами неслись вдоль стен.
— Бей их, бей! — в каком-то даже восторге, кричал, с городской стены, Тьер. — Вишь — не так то их и много! Сейчас всех и перебьем! Да скорее же — скорее!..
Однако, копья уже кончились, и тогда ручищами самого медведя-оборотня было запущено несколько подвернувшихся булыжников — все они исполнили свое ужасное предназначенье…
Хэм добежал-таки до стены, вжался в нее спиною, и, видя окровавленные перекошенные лица, бьющие в воздухе копыта; все это хаотично перемешивающееся, стонущее — задрожал, и заплакал, зашептал — и был похож на ребенка напуганного:
— Хватит!.. Сколько можно?.. Пожалуйста, пожалуйста остановитесь…
Но тут на голову ему упала веревка, и Тьер прогрохотал:
— Скорее же! Раздавят сейчас тебя!
И, действительно, один из всадников, со всего налета наскочил на образовавшийся живой стонущий вал, вместе с конем перевернулся в воздухе, и теперь, подобно тарану, несся на маленького хоббита. А Хэм, как зачарованный смотрел на эту ревущую массу, и все не мог поверить — неужто это смерть…
Словно ветер, тонкой нитью ему в голову ворвался — то был голос Ячука:
