– Дэви, пожалуйста! – проблеял Питер.
– Сукин сын! – ответила ему Дэви. – Ты ведь мне обещал, что верховной жрицей буду я! Что тут делает эта английская сука?
– А ну-ка, погоди, сестренка! – сказала ей Аннабель. – Мне это обещал сеньор Арранке, а главный тут он. Это все вообще стало возможным только благодаря мне!
– Благодаря тебе? А хрен в жопу не хочешь? – отпарировала Дэви, продемонстрировав блестящее знание английского, почерпнутое из романов Стивена Кинга. – И вообще, кто такой этот Арранке? Самый обычный преступник! А я – дочь Селима, главного служителя культа, и жена создателя «сомы»!
– А ну-ка, все, заткнитесь на минутку! – рявкнул Хоб голосом, сделавшим бы честь любому постовому полисмену. – По-моему, я тоже имею право голоса в этом деле!
Из аудитории послышались крики:
– Пусть скажет жертва!
– Послушайте, что скажет Фармакос!
И тут наступил конец света: задняя дверь отворилась, и в зал вошли высокий англичанин и еще более высокий темнокожий человек.
Глава 12
По рядам присутствующих пронесся недовольный ропот. В левой половине зала сидели представители исконных служителей культа Кали. Их было человек семьдесят, и все они приехали из Индостана. Многие из них вообще впервые покинули родимую Индию. Европа представлялась им странным, безбожным местом, а Ибица, сердце сибаритского Средиземноморья, – самым безбожным из всех. Это были серьезные люди, по большей части – ультрарелигиозные брамины, патриоты Индостана, недовольные сравнительно скромной ролью Индии на международной арене и в особенности тем, что в индийской преступности столь заметную роль играют криминальные группы других стран. Потому они и позволили Селиму втянуть себя в это предприятие, где главную роль будут играть индусы – первая индийская мафия с начала времен.
Селим сделал это возможным, создав с помощью Питера единственный в своем роде продукт – «сому», царицу наркотиков. Но ему пришлось пойти на компромисс. Чтобы вывести «сому» на международную арену, чтобы она не осталась всего лишь местной экзотикой, как кват в Йемене или необработанный лист коки в Перу и Боливии, ему пришлось заключить пакт с иностранными криминальными элементами.
И эти последние, сидящие в правой половине зала, сделались равноправными участниками обрядов в честь богини Кали.
Их было пятьдесят семь – матерых преступников, съехавшихся со всей Европы, из Штатов, из Латинской Америки и из Азии. Всем им очень не нравилась необходимость подчиняться старым картелям по торговле наркотиками, существующим в их собственных странах, и они были готовы вступить в союз с индусами, с их новым наркотиком, и пустить его в продажу в любой момент.
Но две эти группы не питали особой любви друг к другу.
Индусы считали европейцев отбросами общества, подонками, не сумевшими преуспеть у себя дома.
Европейцы считали индусов замшелыми традиционалистами, которым посчастливилось наткнуться на золотую жилу – а теперь они рассчитывают воспользоваться чужим опытом и предприимчивостью, чтобы разбогатеть.
Враждебность между двумя группами постепенно нарастала. Когда у них на глазах две женщины, европейка и индианка, в самый торжественный момент перегрызлись из-за черного ножа, напряжение сделалось близким к взрыву.
И последней каплей послужило неожиданное появление двух мужчин, высокого, краснощекого англичанина с львиным лицом и рыжевато-русой шевелюрой, и высокого темнокожего воителя из Бразилии.
И, словно бы затем, чтобы сделать эту сцену еще более загадочной, англичанин запел. Никто из присутствующих не знал этой песни. Единственным, кто узнал напев, был, похоже, Хоб Дракониан, которого собирались принести в жертву. И песня запоздало подтолкнула его к действиям.
Он уже достаточно протрезвел, чтобы сообразить, что бородатый англичанин – это Найджел, а высокий, худощавый темнокожий юноша рядом с ним – Этьен. Но почему Найджел поет? И, еще важнее, – что именно он поет?
Он сумел разобрать слова сквозь нарастающий шум – даже ссорящиеся женщины на миг умолкли и прислушались. Что-то насчет того, что дом англичанина – это его крепость…
Песня, мелодия которой была ему удивительно знакома, приводила на ум мысль о героизме человека, одетого в хаки, перед яростью орд фанатиков в тюрбанах и набедренных повязках, в подземелье, озаряемом лишь полыханием факелов…
Ну да, конечно! Это же песня Кэри Гранта «Мой дом – моя крепость», которую он поет в фильме «Гунга Дин», там, где орды служителей культа Кали загнали его в ловушку в подземельях храма Кали, а он отвлек их, чтобы дать Гунга Дину время бежать, предупредить полковника, чтобы тот привел отряд…
Но почему Найджел ведет себя так по-дурацки? И Этьен тоже! Хобу и в голову не пришло, что они оба тоже могли отведать «сомы».
– Найджел! – окликнул Хоб.
– Держись, старик! – ответил Найджел. – Помощь идет!
– Полковник с отрядом?
– Нет, лейтенант Новарро со своей верной гражданской гвардией! Хватит с тебя и их.
Тут Арранке, сидевший среди европейцев, вскочил на ноги.
– Убейте его! – воскликнул он, указывая на Хоба.
– Это жертва! – возразил Селим, тоже вставший со своего места среди индусов. – Никто не смеет прикасаться к нему, кроме верховной жрицы!
– Верховная жрица – это я! – воскликнула Дэви, вырывая нож у Аннабель.
– Иди в жопу, сука! – взвыла Аннабель и вырвала нож обратно.
– Верховной жрицей должна была быть моя дочь! – прогремел Селим.
– Нет! Мои люди вложили в это свои деньги! Это работа для моей подружки! – прогремел в ответ Арранке.
На миг все застыли. Получилось нечто вроде немой сцены. И Хоб оценил ее по достоинству, несмотря на то что пик его блаженства уже миновал.
В этом большом зале, с лампами, моргающими под потолком, точно блуждающие огоньки; когда Аннабель и Дэви готовы были вцепиться друг другу в глотки; когда Найджел и Этьен с застывшим на лицах волчьим оскалом смотрели в лицо многочисленной толпе; когда Хоб сорвал свою маску и вспомнил наконец о самосохранении; когда Арранке и Селим замерли, уставясь друг на друга, точно два попавших в ловушку ягуара в джунглях, где восходит огромная желтая луна, а вдали слышится грохот тамтамов; когда гости, как индусы, приверженцы традиций, так и насквозь современные космополиты, потянулись к пистолетам, спрятанным под одеждой, – в этот миг, когда обстановка угрожала взорваться, точно бочка пороха, брошенная в жерло вулкана, не хватало только последней искры.
И Сильверио Варгас, быть может, невольно, бросил эту искру. Он вскочил со своего стула рядом с верным Ваной и крикнул:
– Этьен! Иди сюда! Я выберусь отсюда!
Он говорил по-португальски, но это было неважно. В этот миг наивысшего напряжения все его отлично поняли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
