— Вот и ты, — сказала она. И оглянулась вокруг, будто сама видела мастерскую впервые.
За машинкой сидела женщина с симметричной прической, поднятой над ушами, в стиле Эмили Дикенсон. Игла замедлила свое движение, муслин съехал на пол. Женщина улыбнулась Куойлу, демонстрируя идеальные зубы из-под фиалковых губ. Потом ее улыбка исчезла, и по лицу, от бровей до рта, разлилась какая-то грусть. На шее подрагивало жабо.
— Миссис Мэвис Бэнгз, — произнесла тетушка, как мастер-церемониймейстер.
За другим столом сидела женщина в шлеме из тугих коричневых кудряшек. Она кроила кожу.
— И Доун Баджел, — сказала тетушка. Женщина была настолько поглощена своей работой, что не остановилась и не стала смотреть в их сторону. В мастерской царил запах кожи, клея и духов. Духами пахло от миссис Бэнгз, которая сложила руки и пристально смотрела на Куойла. Его рука метнулась к подбородку.
— Вот, моя мастерская, — сказала тетушка. — Сейчас у нас выставлены только две швейные машинки и один стол для закройщика, но потом, когда мы начнем развиваться, я надеюсь поставить шесть машинок и два стола. Так у меня было в Лонг-Айленде. На следующей неделе к нам придет парусная лодка, что-то вроде яхты. Она была построена в Штатах на Западном побережье как кеч для траловой ловли лосося, но теперь она перешла во владение одного человека в Сент-Джонсе. За последнюю пару лет я уже видела не одно коммерческое рыболовецкое судно. Говорят, они не дороги. Потом будут приходить другие парусники. Во всяком случае, я на это надеюсь. Доун сейчас выкраивает спинки для стульев салона яхты Мелвиллов. Голубой цвет выбран специально, чтобы подчеркнуть цвет глаз миссис Мелвилл. Она специально покрасила кожу в Нью-Йорке. А Мэвис шьет чехлы на пенорезину. Доун, это мой племянник, о котором я вам рассказывала. Он работает в газете. Мы пойдем пообедаем, напротив, у Шкипера Уиллиса. Доун, когда закончишь кроить, заправь во вторую машинку эту голубую нить. Она и нити тоже выкрасила.
Тетушка вышла из дверей, стуча своими черными каблуками, а Куойл, замешкавшись, услышал, как миссис Бэнгз сказала Доун: «Не то, что ты ожидала, да?»
***
Из раструба вентиляционной вытяжки «Шкипера Уиллиса» дуло горячим воздухом с запахом масла и гари. Внутри было еще жарче. Рыбаки сидели в своих вымазанных кровью непромокаемых комбинезонах и тяжелых сапогах. Они наклонялись над тарелками с жареными блюдами и треской, пили большими глотками из чашек. Сигаретный дым растворялся в облаке, висевшем над жаровней. Официантка что-то кричала на кухню. Куойл видел грязный фартук Шкипера Уиллиса, вздымавшийся тут и там, как лед в полосе прибоя.
— Агнис, девочка моя, что будешь заказывать сегодня? — улыбнулась официантка тетушке.
— Я буду тушеную треску, Перл. И чашку чаю, конечно. Это мой племянник. Работает в газете.
— А, да. Я видела его раньше. Был тут как-то с Билли. Брал булочку с кальмаром.
— Точно, — сказал Куойл. — Было очень вкусно.
— Знаете, ведь это Шкипер Уиллис изобрел эти булочки с кальмаром. Ну что, возьмешь их и сегодня, дорогой?
— Да, — сказал Куойл. — Почему бы и нет? И чай. Со сливками. — Он уже знал, что такое шкиперский кофе. Слабый, но резкий вкус напитка почему-то напоминал треску.
Куойл сложил свою салфетку в веер, снова развернул ее и стал складывать из нее маленькие треугольники. Потом он посмотрел на тетушку.
— Я хочу у тебя кое-что спросить, тетушка. О Банни. — Он набрался мужества для предстоящего разговора. Петал сотни раз говорила, что Банни — «ненормальный ребенок». Он отрицал это. Но она на самом деле отличалась от других детей. Она была похожа на кипящий чайник: бурлила и била ключом. Иногда перегревалась и почти шла трещинами. А иногда остывала и покрывалась налетом минеральных солей.
— Как ты думаешь, тетушка, она нормальная?
Тетушка подула на свой чай и посмотрела на Куойла. У нее было странное выражение лица. Она внимательно изучала Куойла, будто он был новым видом кожи, которую она могла купить.
— Эти ночные кошмары. И ее характер, и … — он замолчал. Что-то у него плохо получалось.
— Ты сам подумай о том, что с ней произошло, — сказала тетушка. — Она потеряла членов своей семьи. Переехала в незнакомое место. Старый дом. Новые люди. Не стало ее матери и дедушки с бабушкой. Не думаю, что она понимает, что именно произошло. Иногда она говорит, что они все еще живут в Нью-Йорке. Для нее весь мир перевернулся вверх йогами. Да и для нас всех многое изменилось.
— Да, это я понимаю, — сказал Куойл, жадно глотая чай. — Но меня беспокоит другое. — Внутри него все задрожало от напряжения. — Я даже не знаю, как это объяснить. — Воспитательница детского сада использовала словосочетание «нарушения личности», когда говорила о том, что Банни толкает детей и ломает цветные мелки.
— Приведи пример того, что тебя беспокоит.
Над Куойлом нависла унылая тень.
— Ну, Банни не нравится цвет дома. Темно-зеленый. — Это звучало по-идиотски. Главное было то, что происходило на кухне. На остальное можно было не обращать внимания. Принесли треску и булочку с кальмаром. Куойл впился зубами в булочку, будто от того, сумеет ли он ее раскусить, зависела его жизнь.
— Потом эти ночные кошмары. И как она плачет или кричит без видимой причины. В возрасте шести — шести с половиной лет дети уже не должны так себя вести. Помнишь, как ей показалось, что она увидела собаку в первый день, когда мы подъехали к дому? Страшная лохматая белая собака с красными глазами? Помнишь, мы обыскали все и не нашли ни следа?
— Да, конечно, помню.
Стук вилки по тарелке, жар из кухни, звон ножей, смех.
— Пару недель назад было еще одно приключение с собакой. Ты видела маленький белый камень, который был у меня в саду камней? Когда смотришь на него прищурившись, он напоминает голову собаки. Так вот, она прибежала, стала кричать и биться в дверь. Я подумал, что случилось что-то страшное. Никак не мог успокоить ее, чтобы она перестала кричать и рассказала мне, что же случилось. В конце концов, она протянула руку. На пальце был маленький порез, не больше нескольких миллиметров в длину, и одна капля крови. Я заклеил его пластырем, и она успокоилась. Сначала она не хотела говорить, где порезалась. Но потом, через пару дней, она рассказала, что выбросила «камень с собачьим лицом», и он за это ее укусил. Она сказала, что на ее пальце был след от укуса собаки.
Тетушка рассмеялась, чтобы показать, что здесь не о чем было беспокоиться.
— Вот что я имею в виду. Она выдумывает всякие такие вещи. Куойл проглотил булочку с кальмаром. Он задыхался. Тетушка не обращала внимания на серьезные вещи, уходя от важного разговора. Люди позади них стали к ним прислушиваться. Он чувствовал их внимание. Зашептал:
— Слушай, я очень беспокоюсь. Правда. Я уже места себе не нахожу. В субботу утром, когда ты поехала за своей посылкой, мы собирались приготовить обед. Я просто хотел подогреть суп. Саншайн сражалась со своими ботинками. Ты знаешь, как она хочет сама их снимать. Банни доставала коробку крекеров для супа. Она шуршала бумагой, когда вдруг все затихло. Она уставилась на дверь и неожиданно заплакала. Клянусь, тетушка, она была напугана до смерти. Она сказала: «Папа, там собака скребется в дверь. Запри ее!» Потом начала кричать. Саншайн сидела с одним ботинком в руке, затаив дыхание. Мне надо было открыть дверь и показать ей, что там ничего нет, но вместо этого я ее запер. Знаешь почему? Потому что испугался: а вдруг там на самом деле что-то есть? Сила ее страха была очень велика.
— Надо же, — сказала тетушка.
— Да, — сказал Куойл. — И в ту самую минуту, как я ее закрыл, она перестала кричать, взяла коробку с крекерами и вытащила оттуда несколько штук. Спокойная и невозмутимая. А теперь скажи мне, что это нормально. Я хочу это слышать. А пока я думаю, не показать ли ее детскому психологу. Или кому-нибудь еще.
— Знаешь, я бы не стала с этим торопиться. Дай ей еще немного времени. Возможно, у всего этого есть другие объяснения. Мне кажется, что она может обладать чуткостью к тем вещам, которые мы с тобой не ощущаем. Она может видеть то, чего не видим мы. Есть такие люди. — Она искоса посмотрела на Куойла, чтобы понять, как он отнесся к ее словам о том, что его дочь может обладать способностями, выходящими за рамки обычного.
Но Куойл не верил в экстрасенсорные способности. Он боялся, что потеря близких, исковерканное детство и его неспособность дать ей достаточно любви нанесли Банни непоправимый вред.
— Давай пока подождем и посмотрим, как все сложится дальше. В сентябре она пойдет в школу. До этого времени у нее есть целых три месяца. А это для ребенка очень много. Я согласна с тем, что она не такая как остальные дети и иногда ведет себя немного странно, но ты сам знаешь, что мы все разные. Хотя мы иногда пытаемся убедить всех в обратном. Со временем мы учимся скрывать свои различия. Банни пока этого не умеет.
