— Здесь уже умер когда-то король Франции, — тихо сказал он Оливеру; он думал о третьем государе Каролинской династии, Карле, которого один пикардийский барон заточил в башню Пероннского замка и замучил там насмерть.
Мейстер знал, что реакция неизбежна. Он продолжал тихо, спокойно прислуживать королю, поджидая минуты, когда царственный дух вновь охватит все происходящее. Людовик молча дал себя раздеть.
Раздался стук в дверь. Король в ужасе вскочил: он дико озирался по сторонам, словно отыскивая потайной ход или место, куда бы можно спрятаться. Оливер постоял мгновение совсем неподвижно, с угрюмым лицом.
— Кто там? — наконец спросил он.
— Ваше величество, — настойчиво прозвучал голос Балю. — Вы разрешите мне в этот поздний час все же просить об аудиенции?
Людовик взглянул на мейстера; тот пожал плечами.
— Дело терпит до завтра, Балю! — раздраженно крикнул король.
— Если бы терпело, то я ни за что не позволил бы себе нарушать покой вашего величества, — прошептал кардинал и взволнованно кашлянул.
Людовик снова опустился на подушки и натянул одеяло. Оливер наклонился к нему и тихо сказал:
— Поговорите с ним, государь. Его высокопреосвященство, видимо, не может заснуть с вашим дамокловым мечом над головой. Сдается мне, что он сейчас не очень-то расположен к фарисейству. И может статься, вы многое узнаете, если будете продолжать тактику сегодняшнего вечера.
Король кивнул головой. Оливер подошел к двери, отворил ее.
Балю еще не раздевался; прежняя энергия светилась во взоре; он вошел и, не медля нисколько, шагнул к постели. Людовику стоило большого усилия изменить выражение лица; но это было необходимо: ни в коем случае нельзя было дать умному прелату подметить депрессию и использовать ее. Голова короля холодно, неподвижно покоилась теперь на полотне и не повернулась к вошедшему. Одни лишь скошенные глаза глядели на него из-под полузакрытых век. Оливер стоял в ногах кровати.
— Государь, — тотчас же начал Балю, — сегодня вечером меня волновали две вещи: поведение герцога и то, как вы, ваше величество, обращались с ним и со мной, словно между мной и его неприкрытой угрозой есть какая-то связь. Вы обращались со мной так, словно я служу не вам, а противной стороне.
Людовик молчал и не шевелился. Кардинал выждал несколько секунд, затем произнес громче:
— Государь, вы обращались со мной, как с изменником!
Король закрыл глаза и, казалось, уснул.
Балю нерешительно посмотрел на Неккера; тот стоял, прислонившись к алькову, лицо его было строго, и он глядел в сторону.
— Мейстер Оливер, — сказал он, волнуясь, — ведь вы вели переговоры и подготовили этот приезд вместе со мной. Скажите сами: разве агрессивная тактика герцога не изумила вас до ужаса?
— Нет, — отрезал Неккер.
Балю отпрянул от него, но сдержался и дерзко спросил:
— А почему нет, Неккер?
Оливер взглянул на кардинала; он увидел и то, что король открыл глаза и наблюдает всю сцену. Балю не выдержал взгляда Неккера; он часто дышал.
— Что здесь такое происходит? — выдавил Балю, запинаясь.
Он снова обернулся к королю и увидел, что тот не спит, наблюдает.
— Государь, — вскричал он, полный отчаяния. — В чем вы меня обвиняете?
— Кого я обвиняю, того отдаю под суд, — тихо и равнодушно произнес король. — Я вас не звал, ваше высокопреосвященство. Вы явились по доброй воле. Вы имеете сообщить мне что-либо срочное?
Кардинал заставил себя казаться спокойным и быстро ответил:
— Коннетаблю удалось потайным образом переговорить с монсеньором Филиппом Савойским. Он выяснил, что сегодняшние угрозы герцога — не вспышки его всем известного темперамента, а проявление сознательной тактики. Тактика эта обнаружилась уже в выборе лиц, составлявших при встрече ваш почетный караул, а теперь герцог продолжает ту же тактику.
— А вы этого раньше не знали? — спросил Людовик.
— Воистину нет! — крикнул Балю и взглянул на мейстера.
Король повернул к нему лицо и повторил:
— А вы этого раньше не знали, ваше высокопреосвященство?
— Воистину нет!
— Ладно, — сказал Людовик и слегка усмехнулся, — оставим это; никто не обязан сам себя обвинять. А я, может статься, и знал. Больше ничего не имеете сообщить мне?
— Я потерял доверие вашего величества, — тихо и как-то в сторону проговорил Балю, — но я, государь, буду верой и правдой служить вам до последнего моего часа.
— До последнего вашего часа, — жестко повторил Людовик, — так и запишем! Но сперва — что вы имеете сказать в оправдание вашего позднего визита, Балю?
— Что бы там ни было, но я все еще осмеливаюсь давать вам советы, государь, — произнес кардинал с достоинством. — Мне представляется очень важным еще до наступления утра доподлинно узнать намерения герцога; тогда вы сможете во время переговоров сразу взять нужный тон. Я советую избегать всего, что могло бы раздразнить герцога, и обещать все, даже то, чего вы не намерены исполнить. Затем я советую известить гроссмейстера, чтобы он усиленным маршем стягивал войска к пикардийской границе.
Оливер, совершенно ошарашенный, поднял голову; этот человек проявлял себя стратегом поистине изумительным. Иметь наглость предлагать против собственного своего плана ряд мероприятий, весьма правильных с виду, а на деле бесцельных, — для этого нужно было быть хитрецом, не отступающим ни перед какой сложной ситуацией. Неккер отлично понимал, что Балю своими советами преследует двойную цель: вновь войти в доверие к королю, или же выследить, — что король знает и чего не знает. И если государь теперь хоть на миг поддастся речам Балю, тогда, — боялся Оливер, — тогда кардинал пойдет дальше, поднимет занавес не с нужного конца, доведет короля до того, что он чем-нибудь выкажет свою неуверенность и неосведомленность. А тогда все пропало. Оливер уже решился было, несмотря на угрожающую ему самому при этом опасность, заставить кардинала сказать всю правду, раскрыть заговор. Оливеру, как посвященному лицу, легко было вынудить такое признание у кардинала. Но лицо Людовика было непроницаемо, и это позволило Оливеру смолчать.
— Как обращаться с герцогом — это мне и самому известно, монсеньор, — неприветливо сказал король, — это я доказал еще сегодня вечером. Но вот вам следовало бы знать, что ни один французский курьер не выйдет из города и не минет бургундской пограничной стражи без предварительного просмотра корреспонденции. Может быть, вам, Балю, просто хочется узнать, приказал ли я Даммартэну — еще до отъезда сюда — следовать за мной с войсками?
По лицу Оливера скользнула усмешка. Балю выпрямился.
— Еще раз, государь: вы меня считаете изменником?
Король сделал вид, что не слышит; он устало провел по лбу рукой.
— Вы больше ничего не имеете мне сообщить? — спросил он.
— Нет, государь, — сурово сказал Балю и поклонился.
Людовик поднял на него взгляд.
— Вы больше ничего не имеете сообщить мне, ваше высокопреосвященство?
— Нет, государь.
Король повернул голову.
— Оливер, — проговорил он устало, — будь свидетелем нашего разговора. Запомни это «нет» высокопреосвященства.
— Государь, что это значит? — завопил Балю.
Людовик устало и скучающе отмахнулся.
— Идите, Балю. Я мог бы потребовать, чтобы вы подтвердили свое «нет» клятвой на вашем наперсном кресте. Но готовьтесь: вам еще придется это сделать в свое время. А теперь я хочу спать.
— Государь, — взмолился кардинал, и губы его задрожали, — государь, вы считаете меня изменником?
Король не слушал более и, казалось, спал. Оливер с непроницаемым лицом проводил кардинала до дверей.
Когда дверь за ним закрылась, Людовик с живостью привстал.
— Оливер, — вскричал он, волнуясь, — ты думаешь, он меня предал?
Неккер прошелся по комнате, словно взвешивая все за и против. Затем остановился у постели, сжал виски кулаками и твердо произнес:
— Да, думаю.
Переговоры начались в понедельник утром. Король был в отличном состоянии духа. Он сразу проявил непреоборимое самообладание и сильный волевой напор; он дружелюбно и вместе с тем деловито парировал всяческие неожиданные выпады, не давал увлечь себя по ложному следу и с самого начала занял первенствующее положение, — как накануне вечером. План противника — проявить побольше резкости, угроз, демонстрировать грубую силу так, чтобы Валуа позабыл обо всякой политической игре, спасая собственную жизнь, — этот план с самого начала рушился. Людовик спокойно, уверенно, словно иначе и быть не могло, стал руководить ходом переговоров; он так естественно, без подчеркивания, без лишних жестов давал чувствовать свое королевское достоинство, что противнику трудно было решиться на оскорбление величества и на прямое насилие. Людовик ни единым словом не намекал на вчерашние угрозы, а герцог не собирался их повторять. Полунамеки Оливера и поведение короля повергли его в такую же неуверенность, как и всех остальных участников заговора.
