Король на отличном итальянском языке диктовал секретарю письмо герцогу миланскому; содержание этого письма он час тому назад выработал совместно с Оливером. Неккер знал от Балю, что вся французская дипломатическая почта проходит цензуру и что цензором является бургундский канцлер, поэтому те немногие грамоты и послания, какие исходили теперь от короля, составлялись Оливером для цензорского глаза. Кревкер мог прочесть в этой грамоте короля к герцогу Сфорца, что Милан должен теперь прекратить какие бы то ни было враждебные действия против Савойи, ибо король гостит у друга своего Карла Бургундского и совместно с ним работает для дела мира. Но между строк были незаметно рассеяны знаки шифра, означавшие как раз обратное: немедленно начать решительные военные операции. Этих-то значков канцлер не мог заметить, а тем более расшифровать.
Людовик дружески кивнул вошедшему Неккеру; он был в превосходном настроении, как всегда, когда мог пустить в ход интригу или политическую махинацию; но он тотчас же увидел по напряженному лицу Оливера, что тот пришел с каким-то важным, решающим известием. Людовик бросил диктовать.
— После, мейстер Альбертус. Теперь оставь нас одних.
Секретарь вышел. Король в беспокойстве спросил:
— Что с тобой, Оливер? Что случилось?
Неккер подошел к королю вплотную, и взор его вспыхивал необычным огнем.
— Государь, — тихо произнес он, — мужайтесь! Ваше подозрение можно считать установленным фактом!
Людовик упал в кресло; губы его побелели, руки дрожали.
— Мужайтесь, государь! — настойчиво повторял Оливер. — Только самообладание может вас спасти! — Он наклонился к уху короля. — Мой гонец возвратился. Льеж охвачен восстанием. Фон Вильдт раньше времени ударил на город…
Он смолк. Король в припадке бешенства колотил кулаками по резным ручкам.
Через некоторое время король успокоился и впал в раздумье; глаза его на вспухшем лице казались маленькими и усталыми.
— Это дьявольское совпадение! — воскликнул он наконец. — Но это еще не доказательство измены!
Оливер, глядя на него, произнес тихо и раздельно:
— Фон Вильдт выступил раньше времени по приказу коннетабля.
Людовик ухватился за ручки кресла и поднялся медленно, сгорбившись, как будто огромная тяжесть давила ему на затылок: лицо напружилось, жилы на лбу надулись так, словно вот-вот лопнут; уставившиеся в одну точку глаза были широко раскрыты, и такая ненависть светилась в них, что Оливер отшатнулся. Король прошел мимо Неккера, тяжело шагая, с согнутой спиной и висящими как плети руками, обошел комнату кругом, оглядывая стены как безумный; затем остановился перед Неккером и схватился за его плечи, словно боясь не удержаться на ногах.
— Да… — задыхался он, — да… я понимаю, понимаю… друг мой, спасения нет…
— Государь, — сказал Оливер с теплотой в голосе, — герцог еще ничего не знает!
Король резко выпрямился, не отпуская плеча Оливера и не спуская глаз с его лица; взор государя выражал сомнение и вопрос.
— А Балю?
— Его высокопреосвященство, — сказал Оливер и слегка улыбнулся, — рассчитывал на то, что весть о льежском мятеже лишь завтра или послезавтра дойдет до Перонны. И он не ошибся, потому что сегодня о случившемся знаем только мы двое, — даже он не знает, даже коннетабль не знает.
Людовик отошел от Оливера, лицо его стало спокойней, напряженная энергия вновь появилась в чертах.
— Теперь мне все понятно, — сказал он, наморщив лоб, — я уже знаю ту единственную возможность спасения, какую подготовил мой Оливер; мы узнали обо всем первые, и мы должны это наше преимущество каким-нибудь образом использовать.
— Да, государь, — оживился Неккер, — известить герцога о случившемся должны именно мы; и мы должны это сделать еще сегодня вечером, и было бы хорошо поручить это дело мне. Завтра рано утром мой гонец, лично мне преданный фландрский монах, состоящий в кое-каких отношениях и с Кревкером, передаст канцлеру то же самое известие якобы независимо от нас; а около полудня его спутник, один из высших герцогских чиновников в Льеже, мой земляк из Гента, на которого я по некоторым причинам имею влияние, в свою очередь доложит герцогу о льежской катастрофе и изложит дело опять-таки в выгодном для нас свете, тогда уж мы сможем более спокойно встретить волну непосредственных известий о мятеже. Тогда взрыв герцогского гнева будет, по крайней мере, ослаблен, а ваша позиция по отношению к нему не поколеблена.
Людовик оглядел его долгим взглядом.
— Оливер, — растроганно прошептал он, — мой Оливер…
Неккер испытывал глубокий и целомудренный стыд перед всяким проявлением благодарности. Душа его за последнее время была слишком истерзана, слишком потрясена, и сокровеннейшие, трепетные чувства уже не оставались послушно и мирно лежать на самом дне ее, как прежде. Оливер знал, что благодарность расстроит его, а короля размягчит. Важно было отбросить всякую чувствительность как нечто, мешающее трезвой воле и хладнокровному расчету. Оливер поспешно перебил короля:
— Вот, государь, что нужнее всего; останьтесь таким, каким вы были. Не выказывайте ни малейшей слабости, ни малейшего сомнения в своих силах. Напротив, пустите в ход несравненное оружие вашей диалектики и фехтуйте им до конца, до насилия включительно, если понадобится. И помните, — у герцога глаз остер, у Балю — острее всех, государь!
Людовик мрачно шагал взад и вперед.
— Если я только выберусь из этой дыры, Тристану придется поработать, — пробормотал он.
— Это в настоящий момент соображения второстепенные, всемилостивейший государь, — безжалостно оборвал его Оливер, — поймите, что и коннетабль, и его высокопреосвященство, — а вы ведь о них сейчас подумали, — вероятно, говорят себе то же самое. Если вы хотите когда-нибудь заполучить их в свои руки, то не должны и виду подавать, что помышляете о мести. Поражайте их разными неожиданностями, расслабляйте их тысячей неопределенностей, намеков, но не высказывайте прямых угроз. Нам, быть может, еще придется выдать их головы герцогу. Я надеюсь в самое ближайшее время уловить все нити заговора. Мне сдается, что мы узнаем много необычайного, много такого, что определит собой будущую политику Франции.
— Будущую политику Франции, — с горькой усмешкой повторил король, — кто знает, буду ли я ее носителем?
Неккер тотчас же повернул мысль короля к текущим неотложным делам.
— Какими суммами располагает сеньор де Бон? — спросил он вдруг. — Может статься, что мне придется пустить в ход деньги!
— У нас с собою около двадцати тысяч серебряных талеров, — ответил король уже деловым тоном. — Пятнадцать тысяч можешь истратить. Не скупись, Оливер, если нужно, истрать все.
Затем они условились, что делать дальше, как держаться по отношению к свите, и обсудили миссию Оливера к герцогу. Неккер всеми силами старался занять ум короля тончайшими наблюдениями над каждой мелочью, каждым жестом, чтобы тем самым оградить его от припадков малодушия, сделать его неуязвимым. Вскоре Неккер почувствовал, что дух Людовика работает точно, целеустремленно и бесперебойно и что слабость больше к нему не вернется. И Оливер незаметно ослабил волевой нажим, предоставляя королю духовное руководство.
Среди придворных, которых Оливер застал в прихожей герцога, был и ван Буслейден, и это пришлось чрезвычайно кстати. Пораженный офицер поднял голову, увидав королевского наперсника в такой необычайный час (было часов десять вечера). Мейстер подошел прямо к нему и отвел его в угол.
— Шевалье, — прошептал он, — мой высокий повелитель посылает меня к монсеньору герцогу Бургундскому по крайне спешному делу, не терпящему ни промедления, ни официальностей и церемоний. Буду вам чрезвычайно обязан, если вы устроите мне аудиенцию.
Буслейден колебался.
— Герцог, — сказал он, — в неподходящем настроении, он уже давно заперся с Кревкером, и его ни в коем случае нельзя беспокоить.
Оливер тонко улыбнулся:
— Сознайтесь, мессир, что вы у меня в долгу. Разве плохо я вас давеча информировал? За плохую, что ли, дипломатическую работу герцог сделал простого дворянина своим стольником на пиру? Думается, нет.
— О, конечно, я вам обязан, — сказал польщенный Буслейден, — но я поражен: неужели поручение короля, которое касается хода переговоров, не может подождать до утра? Скажу вам совершенно дружески, — вы явитесь весьма некстати и можете потерпеть неудачу.
Оливер потерял терпение.
— Если бы вы знали, в чем дело, — сказал он раздраженно, — то поняли бы, что сейчас мы переживаем исторический момент, когда вершатся судьбы и каждая секунда дорога. Будьте любезны, вспомните наш разговор и то, чем он закончился; этот финал вы, конечно, передали герцогу наравне с прочими моими сообщениями. Так вот, доложите ему, что неотложное мое поручение касается Льежа. Полагаю, что и на сей раз ваша карьера не пострадает, даже совсем напротив.
