Вот тут-то я его и поймал.
Бросив обломок одной из палочек, которыми я до этого удерживал острые, парню между ног, заставил его споткнуться. Тот удачно полетел вперёд, попав прямо на узор.
Да я просто снайпер! С четвёртой попытки, зато в десяточку!
— А-а-а!
Нет, это завопил не тот, которого стремительно высасывала печать. Это один из лабухов увидел, как печать подействовала на того, кто в неё попался!
Все мужики замерли в испуге. Вот просто стояли и наблюдали, как умирает один из них. Даже не попытались выдернуть из узора погибающего.
А потом активировалась печать Ярости Берсеркера, и им стало не до зрелищ.
Первым получил в челюсть сам Решето. Получил от своего старшего, у которого точно накопилось множество претензий к своему бате. Удар был таким сильным, что староста на ногах не устоял, а, споткнувшись об бревно, улетел в траву.
Этот удар стал командой всем остальным. Драться начали сразу все со всеми. Сначала использовали кулаки, но потом оказалось, что у каждого есть нож, и драма начала приобретать кровавый оттенок. Куча порезов, одному точно сломали челюсть, но пока что никто из бойцов вверх взять не мог.
Ну же! Печать выдыхается, в ней же крови почти нет, мана не держится. Мне нужна ещё одна смерть!
— Убью щенка! — Это в свалку влетел глава семьи. — Ах ты, сволота! На кого свою пасть раззявил!
Странно, но староста свой нож как раз спрятал, раздавая в драке привычные тумаки ладонью и удары кулаком. Возможно, он бы так их всех и утихомирил, сила печати уже почти иссякла, но тут старший сын, изловчившись, попытался воткнуть свой нож в отца. У него получилось. Пусть рана вышла не смертельной, но староста стоял одной ногой во второй печати!
Новый приток маны смерти заставил и её полыхнуть чёрным блестящим светом.
— А-а-а! — Ответ старшему прилетел не от раненого родителя, а от родных братьев. Видимо, много он насолил своим родным, раз получил удар поленом по голове. Старший очень удачно свалился, прямо на вторую, только что активированную, печать.
Вторая печать, высосав и эту жертву, ещё поддала жару к всеобщей злости!
Два брата сцепились друг с другом. Один воткнул в другого нож, но попал чуть ниже правого плеча, не убив сразу. Второй вцепился зубами ему в лицо. Оба покатились по земле, вызвав у меня новые ругательства.
Вот что им было свалиться чуть левее, а? А так, они стёрли активированную печать, и она стала стремительно терять накопленную ману смерти. Первая уже давно потухла, её точно разрушили ногами.
Новый рёв заставил меня отскочить, когда я приноравливался, как спасти разрушающуюся конструкцию. Раненый староста выскочил на свет костра, увидел катающихся по земле сыновей и прыгнул на них. С ходу воткнув одному нож в спину, он не успокоился, вынув и нанеся ещё несколько ударов. Потом воткнул нож в горло второму.
На минуту наступила тишина. Разрушенные печати эти смерти не впитали. Староста тяжело поднялся, огляделся вокруг. Наведённая ярость из его глаз полностью пропала.
— Вот сука. — Выдохнул Решето, после чего сплюнул. — Ненавижу чернокнижников.
Старший лабух, покачиваясь, обошёл всех сыновей, каждого переворачивая на спину и обследуя. Потом неспешно начал их обирать. Вытащил все монеты, негромко выругавшись, когда у старшего их оказалось больше, чем он думал. Стащил все тела в одно место, выложив их в ряд. Сел на землю рядом, задумался.
Я тоже сейчас думал, как прикончить последнего врага так, чтобы не подставиться самому. Крови вокруг было достаточно, она ещё не растеряла ману смерти. Правда, у меня не осталось держателей и «кисточек», а показываться, отменяя невидимость, нельзя.
Решето просидел возле сыновей минут десять, о чём-то размышляя. Потом подхватил все кошельки, взял свой нож, подошёл к Кайе. Девочка смотрела на него угрюмо, но даже не встала с колен.
— Чем ты его взяла-то, баронета нашего, что он своего бога тебя защищать поставил? — Решето тоже сел на землю, но не на пятки, как Кайа, а на задницу. — Восемь сыновей. Восемь! И всех сгубил этот бог. Из-за тебя, падлюка.
Я встал так, чтобы, если что, быть на пути к девочке. При опасности её жизни наплюю на невидимость.
— Чего молчишь? — Староста скривил лицо, но сдержался. — Рада, что погубила мою семью?
— Ты убил моего отца и брата. — Молчунья эти слова буквально выплюнула.
Староста небрежно махнул рукой.
— То давнишнее. — Его злость Кайи не впечатлила. — По пьяной лавочке с моим твой брат сцепился, когда начало первого дела отмечали. А отец вмешался зачем-то. Сам дурак.
Девочка ничего не ответила. Староста же всё так же внимательно разглядывал её, словно стремился найти ответ на мучавший его вопрос.
— Я тебя отпущу. — Наконец тяжело выдавил из себя Решето. — Скажи этому богу, что я уже наказан, лишившись сыновей.
— Лемик жив. — Заметила Кайя, оживившись.
— Он поднял руку на свово отца. — Скривился староста. — Всё одно, что мёртв. — И он кивнул на выложенные в ряд трупы. — Валик с Тепком тоже мертвы, да? Твой бог их убил, скажи? Тут до замка полчаса самого медленного ходу, а их нет.
Ответа он не дождался. Девочка даже плечами не пожала, так и смотрела своими злыми глазами. Вздохнув, староста поднялся на ноги, резанул верёвку, которая шла к телеге.
— Утром найдёшь в рухляди чего острое, освободишьси. — Добавил Решето, пряча нож. — За мной не ходи.
Девочка так и сидела на коленях в пыли, провожая хмурым взглядом старосту. Тот же, еще раз окинув взглядом мёртвых сыновей, быстрым шагом пошёл в лес в сторону деревни.
Прикинув, стоит ли оставлять девочку ночью одну, я всё же пошёл за ним. Кайя не привязана. Если что, может и вернуться в замок. Если пойдёт по дороге, через полкилометра за поворотом наткнётся на лагерь солдат.
Темнота главному лабуху словно не мешала. Ладно, я отлично видел дорогу, но для него должна быть темнота непроглядная. Но тот шёл уверенно, явно не один раз ходил ночью этой дорогой. У меня был соблазн убить его прямо сейчас, но тут вмешалось любопытство. Хотелось узнать, что он задумал.
До деревни добрались быстро, меньше чем за час. Решето не стал стучать в закрытые ворота, а хитрым образом как-то поддев запор калитки, открыл её. После разбудил жену, постучавшись в окошко.
— Где спрятала, что вечером принесли? — Задал он ей всего один вопрос, как только женщина выскочила на улицу.
— Щас покажу. Оденусь тока. — Засуетилась жена, возвращаясь в дом. Она уже легла спать, и была в одной ночной рубашке.
— Не надо одеваться, так
