подруга Алена. И в этом, на его взгляд, не было ничего удивительного. Они все были почти ровесниками. И на Точку бегали. И там толкались и общались.
И друга Лидии – Пеклова Диму – он тоже знал.
– Он бездарь, – кротко глянув на Анну, обронил Илья. – Но бездарь с амбициями. Осетров ему помогал с заказами, но…
– А вам? Вы же, со слов ваших однокурсников, подавали надежды. И Осетров, по имеющейся у нас информации, вас хвалил. Вам он помогал с заказами?
– Нет. Я не просил. Я устроился лаборантом к Никите. Меня все устраивало. Он хорошо мне платит. Знаете… – он вдруг подался вперед, лег грудью на стол в допросной. – Художником ведь можно быть везде. Необязательно у мольберта.
– Пеклов… Он мог убивать? – перебила его Аня.
– Я не знаю, – глянул он ей проникновенно прямо в глаза. – Он любил Лиду. Она любила Осетрова. Потом она Осетрова бросила. Но к Диме не поспешила.
О том, что Пеклов любил Лиду, Аня слышала впервые. Все в один голос утверждали, что Пеклов был ей почти что братом. Умело скрывали факт влюбленности? Возможно.
– А зачем Алена? А зачем и почему Осетров? Их за что Пеклов убил? А Алла? Слишком много жертв, которые…
– Которые либо знакомы между собой, либо как-то причастны к Осетрову. Это же очевидно. Странно, что вы не находите связи, – он немного высокомерно окинул ее взглядом. – Мне кажется, что все же в Осетрове причина всех бед. А сам он погиб, возможно, потому, что начал о чем-то догадываться. И Алена также. Она могла что-то почувствовать или догадаться.
– Считаете, что Пеклов убирает свидетелей? Думаете, он убийца?
– Я вообще ничего не считаю, товарищ подполковник. – Он даже развеселился, почти позабыв, как его десять минут назад выворачивало. – Моя хата с краю, как говорится. Я даже из колледжа ушел, чтобы быть подальше от всякого рода интриг. Осетров был великим интриганом. Вокруг него вечно какой-то клубок вился. Он управлял судьбами, хотя был простым преподавателем.
– И талантливым художником. Очень талантливым! – зачем-то похвалила Аня, хотя не очень разобралась в творчестве Осетрова. – Он придумал какой-то пурпур и…
– Не надо говорить о том, в чем вы не разбираетесь! – неожиданно жестко перебил ее Илья. – Осетров никогда не смог бы ничего придумать. Он не был химиком. И придумать ничего не мог. Он мог только украсть. Мне вообще кажется, что он всю свою жизнь только этим и занимался – крал чужие таланты, разработки, счастье… Но теперь его нет. И все его секреты, думаю, украдены таким же, как и он, прохвостом. Пекловым! Ищите его. Пусть он ответит на все ваши вопросы. Я все сказал.
Два фотографа Сергея оказались совершенно бесполезны. Алиби на момент убийства Аллы Ивановой у них тоже не было. Один просто гулял, второй сидел в машине. Спал! С жертвами преступлений никогда не были знакомы. Кроме Осетрова, разумеется.
– Ах да, и еще его девушку знали – Лидию…
– И ее друга Диму…
– В общем, так! Берем в разработку всех троих. Пеклов – четвертый, – подвела итог Аня на вечернем совещании в отделе. – Наружное наблюдение. Прослушка разговоров. Проверка их банковских счетов. Разрешение уже готовится. Пеклова в розыск уже объявили. Ждем результатов. А с этой троицы глаз не спускать. И еще как бы…
– Домой к ним попасть и осмотреться? – подсказал догадливый Гена, когда она замялась. – Сделаем, гражданин начальник. Понимаем же, что ордера нам никто пока не даст.
– Если все всем ясно, тогда по домам, – скомандовала она.
Ольховцев вылетел в дверь вихрем, на ее столе даже шевельнулись бумаги.
– В смысле, Ань, по домам? – недоуменно вытаращился Гена. – Мне-то куда?
– Домой, Гена, домой, – она поравнялась с ним и поцеловала в щеку. – Дом у нас с тобой снова общий. Так сложилось…
Глава 22
Он смотрел на ее портрет – огромный, в багровых тонах – и не мог насмотреться. Она была не просто красивой – невероятно красивой. В каждом ее жесте, взгляде, повороте головы крылась своя какая-то отдельно взятая история. Если отойти от портрета на метр назад, кажется, что она загадочно улыбается. Если взять левее, чудится демонический прищур. А если отойти в правый угол, то ее лицо казалось залитым кровью.
И все это из-за того самого пурпура, который Осетров использовал в работе. И о котором так много говорили. Он придумал рецепт и скрыл его ото всех, и унес его с собой в могилу – сволочь! Не захотел даже перед смертью поделиться. А ведь снотворное не сразу начало на него действовать. Он сначала расслабился, сделался болтливым и даже веселым. Начал вспоминать о Веронике. О моменте их знакомства.
– Помнишь? Помнишь, да? – он без конца толкал его в бок, пока они ехали от заправки до забытой богом деревни. – Это ведь я ее у тебя увел. Отбил. Как принято говорить. А она была тобой увлечена – да. И часто сравнивала нас. Даже в постели! Все же какие, в сущности, бабы глупые! Считают, что используют нас, а на самом деле…
– А на самом деле? – поторопил он его, поскольку Осетров уже начинал зевать, вот-вот должен был отключиться.
– А на самом деле мы используем их. Мы! Я всегда зарабатывал на них неплохие деньги. Ты…
И в этот момент он посмотрел на него совершенно твердым, не сонным взглядом. Дотронулся до его уха и шутливо дернул.
– Ты наблюдал и получал от этого удовольствие и вдохновение. Разве нет? Признайся, это ведь ты?
– Что – я?
Он уже понял, что Осетров обо всем догадался. И все никак не мог понять: как он догадался? Почему? Где он прокололся?
– Это ведь ты их убиваешь, да? Ты… Я знаю… Я догадался. Знаю, почему ты убил ту – первую. И знаю, почему убил остальных.
– Почему?
Он был в этот момент спокоен. Он еще два часа назад знал, что убьет Осетрова. Ну не из-за блажи какой-то он напоил его чаем со снотворным. Не из желания выведать секреты пурпура. Эка невидаль! Не очень-то ему и хотелось обладать его секретом. У него своих – хоть отбавляй.
– Первую ты убил по причине объективной – месть. А остальных… Ты хотел отомстить мне. Только я не виноват. Это был их выбор, понимаешь?
– Нет. Не понимаю. – Он осмелел, подбородок Осетрова все чаще падал на грудь. – У нас с ней все было хорошо. У нас были отношения. Я любил ее!
– А она-то тебя – нет. Она тебя не любила.
– А тебя что – полюбила мгновенно? То есть ты пришел, увидел, победил? Так, что ли?
– Почти. Умный мальчик.
Художник попытался дотянуться до его головы, чтобы погладить, но рука сделалась вялой и непослушной. Она безвольно упала, вывернувшись ладонью вверх. Все. Осетров отключался. Жить ему оставалось немного. И он заспешил, заспешил, начал откровенничать. Ему было важно, чтобы Осетров его услышал, прежде чем умереть. Чтобы ужаснулся, чтобы испугался. Но тот…
Художник неожиданно тихо рассмеялся и вдруг всхлипнул и произнес тихо:
– Кого угодно, только не Анну.
Он убил его. И оставил в старом заброшенном доме, надеясь, что бродячие собаки завершат начатое им и от Осетрова уже через неделю ничего не останется. Но какой-то невзрачный старик попутал все планы. Он навел полицейских, и те обнаружили тело. И засуетились, зашустрили.
Ну и черт с ними! Пусть все идет как идет. Он почти все закончил. Осталась лишь она – Анна. Красивая женщина с портрета, залитого пурпуром.
Что характерно, этот портрет Осетров счел испорченным. И не дописал его, оставив пустым холст ниже ее ключиц. Дописывал уже он. Может, и не настолько мастерски, но дописал. И главный предмет портрета – нож ниже ее ключицы – выписал особенно тщательно. И струйку крови, побежавшую из раны.
Ее глаза все еще смотрели вызывающе и смело, рот слегка улыбался. Ее лицо, начатое Осетровым, еще было живо. А вот тело… Оно умирало. И непременно умрет. От его рук. От того самого ножа, над которым он так долго работал.
Только теперь он не совершит прежней ошибки. Он понял, насколько Анна гибкая и сильная. Анна не такая, как другие женщины. Она особенная. Осетров не просто так рассмотрел в ней то, чего не было в остальных. В ней в избытке красоты и жизни. И уходить это из нее будет долго. Он уже решил – как именно.
Глава 23
Гена сидел в машине напротив дома, где проживал Сергей Сомов – один из фотографов фотостудии Никиты Вербина. Тот должен был вот-вот выйти из подъезда и поехать на работу, но что-то медлил.
Причины могли быть самыми разными: проспал, проспал с девушкой, заболел, взял отгул, потому что проспал с девушкой.
