— Я тут при чем? — опешил Жан-Пьер.
— Черт тебя дернул надевать эти джинсы! Кази-межу это почему-то сильней всего не понравилось.
— Думаешь, ему было б приятней, если бы я стоял рядом с тобой без штанов? — удивился Жан-Пьер и, отбирая у меня трубку, добавил:
— Вижу, с ума вы сошли от любви.
Я плюхнулась на диван и закрыла руками лицо, пылающее от обиды и гнева. Мне было совсем не интересно слышать, о чем они там говорят, тем более что говорили они все равно по-французски. Уж с Жан-Пьером Казимеж ругаться не стал. Это было заметно по радостной физиономии Жан-Пьера. Она просто излучала счастье. Вот они какие, эти мужчины. Почему Казимеж не спросит у друга про джинсы?
— Иди, хватит дуться, — вспомнил обо мне Жан-Пьер, наговорившись досыта с Казимежем.
Я схватила телефонную трубку и выразительно шмыгнула носом, давая понять, что меня довели до слез. Насколько помню, на Казимежа это действовало безотказно в старые времена. Подействовало и сейчас.
— Муза, прости, я же тебя люблю, — сообщил он царственным тоном.
— Я тоже, — выразила солидарность и я, чем рассмешила Казимежа.
— Что «тоже»? Тоже любишь себя? — спросил он. Нет, это невозможно. А я еще гадала, почему мы расстались. Теперь понятно, что помешало нашему счастью. Его вздорный характер! И это в то самое время, когда я приготовилась быть сущим ангелом! Когда же он начнет говорить о главном, о нашей свадьбе?
Я пригрозила:
— Сейчас положу трубку, и больше ты никогда не услышишь меня.
И попала в самую цель.
— Муза, ни в коем случае! — испугался Казимеж. — Я люблю тебя! Ты можешь приехать ко мне?
«О, вот это дело!»
— Конечно, могу.
— Выезжай прямо сегодня! Или, черт возьми, я умру!
Я послала ему упрек:
— Как же ты, черт возьми, не умер за эти два года, что мы не виделись?
— Вспомнить страшно! — проникновенно воскликнул Казимеж.
Я вынуждена была восхищенно подумать: «Подлец, но как он красиво врет!»
— И мне страшно вспомнить, как эти два года жила, — пожаловалась я, имея в виду развод с тунеядцем четвертым мужем.
Казимеж все понял по-своему.
— Так зачем же нам и дальше страдать? — спросил он. — Почему не воссоединить наши любящие сердца?
«По-моему, он надо мной издевается. Не удивлюсь, если я не ошиблась».
Я (вяло уже) согласилась:
— Давай воссоединим.
— Значит, ты выезжаешь сегодня?
Я задумалась. А почему не сегодня? Париж изрядно надоел со своими сараями. Вот куплю трубку, и можно отчаливать. Ведь мужик с сигарой намекал на свободу действий, так почему я не пользуюсь этой свободой?
Едва Казимеж узнал, что я выезжаю немедленно, он потребовал к телефону друга Жан-Пьера. От неожиданности я просьбу выполнила. С минуту они о чем-то по-французски болтали, после чего Жан-Пьер спокойненько повесил трубку и, подмигнув мне, сообщил:
— Он целует все твои пальчики.
«Ха! Вот это номер!»
Кто женщина, тот поймет, что я имела в виду!
— Только про пальчики ты говоришь? — возмутилась я. — А куда я должна приехать для этого, он тебе не сказал?
— Нет, — весьма беспечно сознался Жан-Пьер. — А тебе?
— И мне не сказал. Он так жаждет встречи, что забыл сообщить, где эта встреча должна состояться!
Я уже гневалась вдохновенно, я выходила из берегов. Носилась по комнате с острым желанием разгромить телефон, балкон, посуду, кое-что из мебели и, уж конечно, все люстры. Жан-Пьер, как это водится за мужчинами, порядком струхнул.
— Давай подождем, — робко предложил он. — Казимеж наверняка опомнится и позвонит.
Мысль неплохая. Я плюхнулась на диван и опять закрыла ладонями пылающее от гнева и обиды лицо.
«Что за насмешник мой Казимеж?! Что за насмешник! Если не позвонит, никогда ему не прощу, потому что сердце мое уже рядом с ним, оно уже билось в такт его сердцу, каменному и жестокому! Так бесчеловечно обманывать! Так обманывать!»
Казимеж не позвонил. Мы ждали час, другой. Он не позвонил. Я приросла к дивану, хотя мысленно готова была бежать искать его хоть на краю света, используя в качестве компаса свое сердце.
Лишь чувство собственного достоинства останавливало меня. Куда мчаться, я абсолютно не знала.
Глава 32
Я сидела на диване и не ведала, что, пока я сижу, переворачивается новая страница моей незадавшейся жизни. Да, она перевернулась именно в тот момент, когда раздался звонок. Я вздрогнула и бросилась к телефону, но Жан-Пьер взглядом, полным боли, меня остановил.
— Это в дверь, — с чувством глубочайшей вины пояснил он.
Я опешила и не поверила:
— Что?
— Ко мне кто-то пришел. Кто-то чужой, потому что свои по-другому звонят, — пояснил он и грустный поплелся в прихожую.
А я осталась сидеть на диване, разжеванная судьбой. Безжалостная судьба меня пожевала и выплюнула на этот старый и грязный диван…
Жан-Пьер быстро вернулся.
— Тебе принесли билет на поезд до Тьонвиля, — сообщил он удивленно. — Здесь письмо, речь идет об отеле «Пандан». Видимо, там забронирован номер.
— Тьонвиль — это где? — спросила я, трепеща от радости.
— Далеко.
От страха не скоро увидеть Казимежа мое сердце сжалось:
— Как далеко?
— Километров триста по железной дороге.
— Фи, — выразила презрение я, — это ж рукой подать! Но все же где этот Тьонвиль? Можно узнать подробней?
— Где-то на границе, рядом с Германией и Люксембургом. Может, ближе к Бельгии. Надо посмотреть на карте. Я не был там никогда.
Жан-Пьер вытащил карту, и мы очень быстро отыскали Тьонвиль. «Дыра, наверное, еще та», — подумала я, ничуть об этом не сожалея. Какая разница, где встречаться с Казимежем? Хоть в кратере действующего вулкана, лишь бы скорей.
— Ах, я не купила трубку моей бабуле! — вдруг вспомнила я.
Жан-Пьер удивился:
— Ты деньги нашла?
— Да, они в моей сумке. О боже! Где сумка? — меня бросило в жар, а следом и в холод.
— Не пугайся, ты оставила ее на балконе соседа, — сообразил Жан-Пьер.
Уже через час трубка «Данхилл» (с двумя белыми пятнышками) покоилась в моей сумке рядом со всяческими аксессуарами и с самым изысканнейшим табаком. Я была счастлива.
«Как прекрасна жизнь, если подойти к ней умело!» С этой оптимистической мыслью я попыталась войти в отель, но не тут-то было. Дорогу мне преградил Тонкий.
— Иди за мной, — процедил он сквозь зубы.
Я нехотя повиновалась. С соблюдением конспирации я вновь попала к мужчине с сигарой. Не могу сказать, что жаждала этой встречи, но ничего не поделаешь: такова жизнь с ее бесконечными сюрпризами и «подарками».
Мужчина с сигарой на этот раз был недоволен.
— Почему ты сняла брошь? — строго спросил он. Пришлось сплести сказочку про разлитый на грудь коктейль и поспешное переодевание, в ходе которого брошь была забыта на старом платье. Рассказывала я, мысленно вознося благодарственные молитвы всевышнему. За что? Да за то, что он подарил мне подругу Ганусю — иначе где бы еще я научилась так врать, с ходу и на любую тему?
Мужчина с сигарой слушал мое повествование (довольно длинное и подробное) и задумчиво пыхал дымом. На его беспристрастном лице не отражалось эмоций. Должна сказать, не самая лучшая аудитория для моего вдохновения.
— Что ж, — произнес он, когда я иссякла, — будем считать, что врешь убедительно.
Я энергично его поддержала:
— Давайте так будем считать. Тем более что мне некогда больше врать.
Мужчина выразил удивление.
— Ты куда-то спешишь?
— Да, в Тьонвиль на встречу с Казимежем.
Сигара едва не вывалилась из его косматого рта, так широко этот рот распахнулся. Мужчина катапультировался из кресла и бросился меня обнимать. «Отзывчивый человек, — с одобрением подумала я, — и душевный. Радуется чужому счастью, словно ребенок».
— Когда ты едешь? — спросил он меня, пожирая глазами, полными отеческой нежности и любви.
— Вот, — я показала билет и бумажку с названием отеля. — Сегодня еду, и номер уже забронирован. Вы мне денег еще дадите? — деловито осведомилась я.
Мужчина испуганно замахал руками:
— Хорошо, что напомнила! Я чуть не забыл!
— А вещи мои? Будет лучше, если я заберу их с собой. Все.
— Кому лучше? — опешил мужчина.
«Мне лучше, чудак», — подумала я, а вслух вежливо произнесла:
— Лучше для дела.
— Конечно, — согласился он. — Вещи возьмешь с собой. Что тебе известно еще?
Мучительно хотелось поинтересоваться, что конкретно он имеет в виду? Вспомнив уроки бабули, я решительно подавила это желание и ответила:
— Пока ничего. Надеюсь, в Тьонвиле больше узнаю. Будут еще приказания? — спросила я, давая понять, что очень спешу.
— Поступим следующим образом, — спохватился мужчина. — Ты едешь в Тьонвиль и действуешь там по обстоятельствам. Должен тебя огорчить: в Тьонвиль ты поедешь одна.
«Одна — это значит без Тонкого. Нашел чем огорчить. Свита мне ни к чему, тем более при встрече с Казимежем».
