— Нам надо узнать, кто она была такая. С ней что-то не так. Словно она все время водила всех за нос. Бьёрн, возможно, это понимал, но по какой-то причине не хотел об этом думать. Не хотел понимать. Хотел, чтобы его водили за нос. Так бывает, когда любишь, — добавила Дорис, собрав всю накопленную житейскую мудрость.
— Думаю, нам надо докопаться до сути, — продолжала Дорис. — Разузнать, кто она была такая. Составить о ней представление. Узнать ее. Походить в ее мокасинах, как говорят индейцы. Нельзя узнать человека, не походив несколько дней в его мокасинах.
Дорис сняла шарф и прижала его к лицу Сандры:
— Понюхай. Ее запах.
Сандра понюхала. Шарф ничем не пах. Может быть, совсем чуть-чуть болотом, но это могло быть потому, что он долго пролежал в тайнике под полом.
Дорис дотронулась до Сандры. Погладила ее по щеке и на миг приблизилась — но иначе, чем утром на мху.
— Теперь ты — она, а я — он, — сказала Дорис Флинкенберг.
— Кто — он?
— Ну ясно кто. Фактор X. Скажи это еще раз.
— Что?
— Про птичку.
Сандра слышала, как слова складываются у нее во рту.
— Я чужеземная пташка, — проговорила она, будто была Эдди де Вир. — Ты тоже?
Только она это произнесла, как зазвенел будильник.
— Memento mori, — сказала Дорис роковым голосом.
— Помни, что и ты тоже умрешь, — послышалось за их спинами, и из темноты выступили две Женщины из дома на Первом мысу.
— Кот из дома, мыши в пляс, — сказала Аннека Мунвег, одна из двух появившихся Женщин. — ЧТО это здесь происходит?
Но девочки стояли словно окаменевшие. Бывают в жизни моменты, когда умолкают даже такие болтушки, как Дорис Флинкенберг. И это был один из них. Помни, что и ты тоже умрешь. А та, что стояла позади, та с глухим голосом и дословным переводом, была та самая Глаза-Блюдца, то есть Никто Херман, и она смотрела прямо на них.
В ее глазах было что-то загадочное. Но не тогда, когда она осматривала вещи, разложенные девочками, тогда в них скорее был смех.
— Две беззащитные девочки в логове льва, — продолжила Аннека Мунвег как ни в чем не бывало, не обращая внимания на необычное настроение. Она огляделась, навострив все органы чувств, как и полагается настоящему журналисту, когда он оказывается на новом месте: всегда будь готова к новой сенсации, новому событию — ты первой должна сообщить о них. Увидев карту Бенку на стене напротив кровати, она закричала в восторге:
— Вы только посмотрите! Господи, до чего же интересно! Словно карта Муми-дола!
Аннека Мунвег, стоя у карты, выдавала одну глупость за другой. Бла-бла-бла — не замечая, что происходило тем временем вокруг. Того, что земля вдруг перестала вращаться. Все замерло. По крайней мере, для двух-трех людей. Для Сандры так и осталось неясно, действительно ли Дорис Флинкенберг была настолько удивлена, как она утверждала.
— Я должна была понять, — скажет она, — но я забыла.
Вот именно это: чувство, что ты уже знаешь и одновременно узнаешь заново. Именно это испытала Сандра в тот миг, когда впервые увидела фотографию Эдди де Вир. Теперь, в этот самый момент, открылся источник.
Даже Никто Херман, у которой, как и у Дорис Флинкенберг, обычно слова текли без остановки, теперь примолкла. Метафизическая тишина.
Секунды, за которые она тоже это поняла.
От испуга Сандра выронила из рук фотографию, на которой была изображена американка. Та, кружась, упала на пол и теперь лежала на всеобщем обозрении. Всего лишь миг, слава богу, — потому что Аннека Мунвег уже почуяла сенсацию, но Дорис успела накрыть карточку одеялом.
Но они видели, все трое. Эдди на фотографии. Американку. Никто Херман. Это была она.
Воскресшая Эдди. Сходство такое разительное, что не могло быть просто случайным.
Стало так тихо, что можно было бы услышать, как падает булавка; клик-клик — так падали булавки изо рта Лорелей Линдберг в Маленьком Бомбее однажды давным-давно, когда она заговорила, забыв, что держит их во рту.
— Сандра-а! Помоги мне! Я не вижу!
— Что ты собиралась мне показать? — Аннека Мунвег обернулась и все разрушила. Она насторожилась, заметив, что ее восторги по поводу карты на стене повисли в пустой тишине.
— Костер потух, — сказала Никто Херман Дорис и Сандре, словно ничего не произошло. — Где Бенку? Он сказал, что у него осталось несколько канистр.
— В лесу, напивается допьяна, — равнодушно сообщила Дорис Флинкенберг. — Но я знаю.
— Дорис, Дорис, — вздохнули обе женщины, — есть ли что-то, чего ты не знаешь?
Сестра Ночь, Сестра День.
— Это ее сестра, — сказала Дорис Сандре, когда они чуть позже собирали цветы, цветы, которые положат под подушку, чтобы увидеть во сне суженого — того, за кого выйдут замуж, когда вырастут. — Боюсь, я забыла это сказать. Я плохо соображала. Вот и не сложила два и два. Memento mori, — повторила Дорис Флинкенберг и рассмеялась. — Да мне и тяжело было об этом воспоминать.
— Итак, — продолжила Дорис. — Вот я рву последний цветок. После этого я должна молчать весь вечер. Иначе ночью мне ничего интересного не приснится.
Дорис сорвала последний цветок, ночную фиалку, хоть та и считалась редким цветком и рвать их было запрещено. Сандра сорвала ландыш, и они в молчании пошли назад к дому на болоте, спустились в подвал, расстелили спальные мешки на резиновых матрасах на дне бассейна, залезли в них и положили цветы под подушки.
Но Сандре приснился вовсе не суженый. Она долго лежала без сна, вспоминая тот знаменательный вечер, когда столько всего произошло. И тут всплыло еще одно обстоятельство.
Карта. На стене у Бенку. Она увидела то, что на ней было изображено. Дом в самой болотистой части леса. Огромная лестница — миллион ступенек, и куда? Вверх на небо? В никуда?
И посреди всего в бассейне. Фигура там на дне. Девочка? Женщина? Кто она? Лорелей Линдберг? Или она сама?
Выходит, она все время знала о мальчишке, пусть никогда и не говорила о нем. Во всяком случае, он всегда был поблизости. Он видел.
И у нее вновь побежали мурашки. Еще бы, она так испугалась! Но одновременно в ней родилось сильное желание, желание познакомиться с тем мальчишкой и поговорить с ним. В сарае она поняла, что на самом деле в нем не было ничего ТАКОГО странного. Он был самым обыкновенным.
Не только фактором X. Это уж точно.
Вскоре после этого девочки шли с Никто Херман по скалам на Втором мысе, и Никто рассказала им о себе, об Эдди и Кенни — трех сестрах, которые выросли вместе в усадьбе, которая называлась Пондероза, это было давным-давно, и однажды, тоже давным-давно, они разлетелись по миру, «как солома на ветру», объяснила Никто Херман.
Шанталь де Вир, объяснила она, так ее звали в другой жизни. Так вот, Шанталь отправилась в Сан-Франциско и стала там Nothing, Nothing Wired, точнее сказать. Nothing — по-английски значит «никто», объяснила она, так появилось это имя Никто. Плюс фамилия — результат неудачного поспешного замужества с неким Свеном, Свеном Херманом, первым мужем Никто Херман. Не стоит доброго слова.
— Что касается мужчин, я не отличалась хорошим вкусом, — призналась Никто Херман Сандре и Дорис.
Они пошли дальше и пришли к лодочному сараю, девочки и Никто Херман, уселись на приступке сарая, обращенной к морю, так что перед ними было только море и ничего больше. Блеск и шум моря — так красиво, такой красивый-красивый день. Никто Херман в окружении девочек, болтали ногами над самой водой, все трое. Херман рассказала, как три сестры оказались здесь, в этой части мира. Эдди уехала навестить баронессу, сестру их матери, или что-то в этом роде; а вскоре Никто и Кенни в разных концах света получили ужасное известие о том, что случилось. «Поселок?» «Баронесса?» Они не могли ничего понять.
Никто Херман рассказала и об Эдди. И о вещах Эдди, лежавших в сумке; она как могла объяснила все девочкам. Книги: «Завтрак у Тиффани» — неплохой роман, «Самоучитель древнегреческого» — Никто Херман улыбнулась, такой широкой-продлевающей-жизнь-улыбкой, книга о теории и практике рыночной экономики, тут у Никто Херман перехватило дыхание, «она за столькое бралась, Эдди».
— Эдди, малышка Эдди, такая маленькая и запутавшаяся, — сказала Никто Херман. — У нее были такие большие планы. Строить миры, строить дома. Рыночная экономика. Будущее потребления в потреблении, — процитировала Никто Херман из книги. — Да, я ее тоже читала. Это я ее подарила ей на день рождения. Тогда мы были намного моложе, и я еще верила, что из нее может что-то выйти.
Никто Херман рассказывала об Эдди — все, что знала, и все это было интересно и придавало реальные рамки их проекту: «мы должны походить в мокасинах американки», как сказала Дорис в сарае, но все же нового они узнали немного. Так, кое-какие детали разве что, но Сандра и Дорис понимали, и нечего тут было обсуждать, что эти сведения не помогут им разгадать тайну. Что суть не в том, какие книги кто читал и все такое.
