Вот смотрите, о Виоле я знаю только то, что она говорит. Я должен верить ей на слово. И несколько секунд назад, когда она вдруг заговорила чужим голосом и представила нас как Бена и Хильди, на какоето время это стало для меня правдой, пусть на мгновение, но мир изменился, голос Виолы уже не описывал что-то, а создавал, создавал нечто совсем новое.
Ох, моя голова…
— Тодд! Тодд! — лает Манчи, прыгая по дороге и заглядывая в телегу. — Тодд!
— Вот черт, — говорит Виола.
Я спрыгиваю с телеги, подхватываю Манчи, одной рукой зажимаю ему пасть, а с помощью другой забираюсь обратно.
— Т-д? — цедит он сквозь сомкнутые губы.
— Тихо, Манчи!
— Теперь это, кажется, неважно, — говорит Виола громким голосом.
Я поднимаю голову.
— К-р-ва, — говорит Манчи.
Мимо нас проходит огромный зверь.
Мы вошли в стадо.
Вошли в песню.
И на какоето время я начисто забываю о лжи, любой лжи.
Вапщето я видел море только по визорам. Озер в наших краях тоже нет, лишь река и болото. Когда-то по реке плавали лодки, но я их уже не застал.
И всетаки, если бы меня попросили вообразить себе море, я бы представил его именно так. Вокруг нас стадо, весь остальной мир исчез: есть только небо и мы. Иногда нас замечают, но васнавном для зверей существуют лишь они сами и их песня. Мы оказались в самой гуще этой песни, и сейчас она звучит так громко, что берет под свою власть все твое тело, заставляет сердце биться, а легкие качать воздух.
Вскоре я забываю о Уилфе и обо всем остальном: просто лежу на дне телеги и наблюдаю за потоком, за отдельными зверями, которые идут мимо, едят траву и порой врезаются друг в друга рогами. Среди них есть и малыши, и старики, есть высокие и коротышки, некоторые исполосованы шрамами, у других грязный и замызганный мех.
Виола лежит рядом со мной, а Манчи так восхищен этими зверями, его маленький собачий мозг так потрясен, что он просто сидит с высунутым языком и смотрит. На несколько минут, пока Уилф везет нас через долину, окружающий мир исчезает.
Есть только море.
Я смотрю на Виолу, а она смотрит в ответ и молча улыбается, и трясет головой, и стирает с щек слезы.
Здесь
Здесь
Мы Здесь, и больше нигде.
Потомушто, кроме Здесь, ничего нет.
— Так этот… Аарон… — наконец тихо произносит Виола, и я отлично понимаю, почему она заговорила именно о нем.
Здесь
и сейчас мы чувствуем себя в такой безопасности, что можно говорить даже о самом страшном.
— Да? — Я тоже говорю тихо, наблюдая за семейством зверей у края нашей телеги: мама подталкивает вперед любопытного малыша, который загляделся на нас.
Виола, не вставая, поворачивается ко мне:
— Аарон был вашим проповедником?
Я киваю:
— Единственным.
— И о чем были его проповеди?
— Ну как обычно, — говорю я. — О геенне огненной. О проклятии. О Страшном суде.
Виола обеспокоенно смотрит на меня:
— Ничего себе «как обычно»!
Пожимаю плечами:
— Он считал, что мы стали свидетелями конца света. И разве тут возразишь?
Виола качает головой:
— А у нас на корабле был совсем другой проповедник. Отец Марк. Добрый и веселый, он каждого уверял, что все в итоге будет хорошо.
Я фыркаю:
— Нет, Аарон вапще не такой. Он без конца твердил: «Господь все слышит» и «Если падет один, падут все». Как бутто только этого и ждал.
— Я тоже слышала от него эти слова. — Виола обхватывает себя руками.
Песня по-прежнему окутывает нас теплым потоком.
Я поворачиваюсь к Виоле:
— Он… он тебе ничего плохого не сделал? Там, на болоте?
Она снова качает головой и вздыхает:
— Только орал и вопил. Тоже проповедовал, наверное. Когда я убегала, он бежал следом и опять принимался за свое, а я плакала и просила помочь, но он как бутто не слышал, только говорил и говорил, а я видела в его Шуме себя, хотя и не знала тогда, что такое Шум. Мне еще никогда не было так страшно, даже когда наш корабль разбился.
Мы оба смотрим на сонце.
— «Если падет один, падут все», — говорит Виола. — Что это значит?
Ответа я, оказывается, не знаю, поэтому просто молчу, и мы снова погружаемся в звериную песню и даем ей нас увлечь.
Здесь
и сейчас.
Мы только Здесь, больше нигде.
Проходит час — а может, неделя или несколько секунд, — поток зверей начинает редеть, и вскоре мы выходим из стада. Манчи спрыгивает с телеги. Мы едем медленно, такшто он не отстает. Вставать очень не хочется, лежал бы так и лежал…
— Чудо какое, — тихо выдыхает Виола, потомушто песня уже начинает стихать вдали. — Я даже забыла, что у меня болят ноги.
— Ага.
— Что это за звери?
— Огромные штуки, — говорит Уилф, не оборачиваясь. — Просто штуки.
Мы с Виолой переглядываемся: мы оба забыли о его существовании.
Интересно, много он слышал?
— А штуки как-нить называются? — спрашивает Виола, опять изображая его говор.
— Канешн! — отвечает Уилф, давая своим быкам чуть больше свободы, поскольку мы уже вышли из стада. — Антафанты, полевые слоны… да полно названий-то! Я их штуками называю, и все дела.
— Штуки, — говорит Виола.
— Штуки, — пробую и я.
Уилф оборачивается к нам:
— Значится, из Фарбранча оба будете?
— Ага, сэр, — отвечает Виола, кинув на меня быстрый взгляд.
Уилф кивает:
— Армию видали?
Мой Шум громко взрывается, но Уилф опять ничего не замечает. Виола обеспокоенно смотрит на меня.
— Что это за армия, Уилф, не знашь? — спрашивает Виола. От волнения у нее выходит не очень похоже.
— Армия проклятого города, — спокойно отвечает Уилф, как бутто мы об урожае разговариваем. — Болотная армия. Идет и растет, идет и растет… Видали ее?
— А что ты слыхал про эту армию, Уилф?
— Много чего. Каких только слухов не ходит, люди всякое болтают. Так вы видали их, нет?
Я качаю головой, но Виола говорит:
— Да, видали.
Уилф снова оглядывается:
— Здоровая?
— Очень, — серьезно отвечает Виола. — Ты лучше готовься, Уилф. Опасное это дело. Предупреди Брокли-хиллз.
— Брокли-фоллз, — поправляет ее Уилф.
— Надо их предупредить, ясно?
Он начинает издавать какие-то странные звуки, и до нас понемногу доходит, что это смех.
— Кто ж станет слушать старого Уилфа? — говорит он самому себе и опять подстегивает быков.
У нас уходит почти весь день, чтобы добраться до другого края долины. В бинокль мы с Виолой видим, что стадо зверей по-прежнему идет через нее, с юга на север, — и нет ему ни конца ни края. Уилф больше ничего не говорит об армии. Мы с Виолой стараемся вапще не разговаривать, чтобы не ляпнуть лишнего. К тому же мне так трудно уследить за собственным Шумом, что это отнимает все мои силы и внимание. Манчи бежит за телегой, обнюхивая каждый цветок и то и дело задирая лапу.
Когда сонце наконец начинает садиться, телега со скрипом останавливается.
— Брокли-фоллз, — говорит Уилф, кивая в сторону, где река срывается вниз с небольшого утеса. Вокруг пруда у подножия водопада расположились пятнадцать или двадцать зданий. От нашей дороги отходит небольшая проселочная, которая ведет прямо к деревне.
— Ну тут мы и сойдем, — говорит Виола. Мы спрыгиваем на землю и забираем из телеги свои вещи.
— Так и думал, — отвечает Уилф, поглядывая на нас через плечо.
— Спасибо, Уилф!
— Всегда пожалста, — говорит он, глядя вдаль. — Вы бы лучше укрылись, пока не поздно. Скоро дожжь пойдет.
Мы с Виолой невольно задираем головы кверху. На небе ни облачка.
— Во-во, — говорит Уилф. — Никто Уилфа не слушает.
Виола заглядывает ему в глаза и начинает говорить своим голосом, пытаясь как можно ясней донести мысль:
— Предупреди их, Уилф. Пожалуйста! Сюда действительно идет армия, и люди должны подготовиться.
Уилф в ответ только мычит, подстегивает быков и сворачивает в сторону Брокли-фоллз. Даже не оглядывается ни разу!
Несколько минут мы смотрим ему вслед, а потом возвращаемся на свою дорогу.
— О-о… — стонет Виола, на ходу разминая ноги.
— Знаю. Мои тоже болят.
— Думаешь, он был прав? — спрашивает Виола.
— Насчет чего?
— Насчет того, что армия увеличивается. — Она снова изображает его говор: — Идет и растет, идет и растет.
— Слушай, как тебе это удается? Ты ведь не местная!
Виола пожимает плечами:
— Мы с мамой часто играли в такую игру: рассказывали одну историю голосами разных персонажей.
— А меня можешь изобразить? — настороженно спрашиваю я.
