— Не боюсь, — ответила Лола.
Напряжение как-то незаметно отпустило ее, и она с удивлением поняла, что это произошло благодаря бесцеремонной Альбине.
— Ну и правильно. Сейчас Оксанка будет свою зимнюю коллекцию показывать, заодно посплетничаем. А платьишко на тебе ничего. Хоть и самопал, но стильное. У кого шила?
* * *
— Бей резче, не раздумывай. Все равно ты рассчитывать удар пока не умеешь, да по большому счету это и невозможно. В бильярде важно чутье и везение. — Альбина обошла стол и остановилась напротив Лолы. — Как и в жизни, впрочем. Ты вообще-то как, везучая?
— Не знаю.
Желтоватый костяной шар, лежавший ровно посередине зеленого суконного поля, притягивал Лолино внимание так, как будто был сгустком раскаленного металла. На секунду ей даже показалось, что она сама становится этим шаром, и ровно в эту секунду она ударила по нему кием — не резко ударила и не плавно, а так, что он тяжело стронулся с места и как по нитке вкатился в лузу.
— Везучая, — кивнула Альбина. — Невезучие за полчаса шары катать не обучаются, тем более не в американский пул какой-нибудь, а в настоящую русскую пирамиду. Везучая, холодная, стервозная.
— Не знаю, — повторила Лола. — Просто я почувствовала, как эти шары двигаются. Во всяком случае, мне показалось, что почувствовала.
Она была уверена, что дело действительно только в этом. Но если Альбине хочется считать, что дело в ее холодности и стервозности, то пусть считает.
«Да, может, так оно и есть, — подумала Лола. — Ничего я про себя уже не знаю. Что я теперь такая, какой никогда не была, это точно. Так почему бы и не стервозная? Даже хорошо — жить будет проще».
Роман вот тоже сказал, что она похожа на аристократку, наблюдающую за гулянкой горничных, хотя на самом деле она чувствовала во время этой гулянки не превосходство, а неловкость и тоску. Но возражать ему она ведь не стала.
— Выпьешь? — предложила Альбина. — Ты вискарь уважаешь?
— Я его никогда не пила.
— Значит, вискаря и дерни. Когда-то надо же попробовать. А то жизнь пройдет, и будет мучительно больно за бесцельно прожитые годы, как революционный паралитик предостерегал. Выпей, выпей. — Альбина плеснула виски в тяжелый стакан и протянула Лоле. — Боишься, что шарик в лузу не вкатишь? Может, как раз наоборот, меткости прибавится. Вон, сосед мой, звезда сермяжной попсы, вообще без выпивки не играет. Это ему, говорит, помогает преодолеть сомнения в своих способностях. — Альбина хрипловато рассмеялась. — Или у тебя таких сомнений нет?
У Лолы не было сейчас не то что каких-то неведомых сомнений — у нее вообще не было никаких внятных мыслей. Она словно бы видела себя со стороны, и это не удивляло ее, а лишь вызывало вялое недоумение: неужели это она, и кто — она, и что делает здесь, и если делает что-то не то, то что же должна делать?.. Вряд ли эти смутные мысли можно было считать сомнениями в своих способностях — слишком много в них было безразличия к себе.
Виски оказалось таким обжигающе-крепким, что Лола чуть не задохнулась после первого же глотка. Но все-таки допила до дна.
— Ну, что застыла, как Зоя Космодемьянская перед фашистом? — насмешливо спросила Альбина. — Закашляйся, слезки утри. Можешь даже сблевать, я не обижусь. Ты ведь, похоже, водку и то не пьешь? Вот и реагируй соответственно. А без выпивки жить нельзя — сломаешься от напряжения. Тем более ты, я смотрю, вообще ледяная, тебе расслабляться сам Бог велел. Только одним глотком надо, это же не компот. Учись, пока есть у кого!
С этими словами она вскинула руку и опустошила свой стакан; видно было, как большой глоток виски вкатился в ее длинное горло. Закусывать Альбина не стала — поставила пустой стакан на низкий столик и взяла второй кий. Удар у нее в самом деле был резкий, и незаметно было, что бы она примеривалась, прежде чем его сделать. Подчиняясь этому удару, два шара сухо стукнулись друг о друга и с одинаковой стремительностью вкатились в лузы.
— Надо будет тебе кий подобрать, — сказала Альбина. — Свой кий — это святое. Я вот только этим играю, он у меня все равно что рука, даже надежнее. В бильярде вообще все важно — какое сукно, какая резина на бортах. Сам стол две тонны весит, представляешь, на каком основании он должен стоять? У меня под ним мраморная плита, но, говорят, пора поменять. Сейчас их чуть не космическая промышленность делает, и вроде бы из чего-то такого, что лучше мрамора. Я мастера периодически вызываю, он мне горизонталь стола проверяет, зазоры луз. — Она рассказывала все это с видимым удовольствием и смотрела на свой огромный бильярдный стол так, как мать могла бы смотреть на своего во всех отношениях удачного и горячо любимого ребенка. — В общем, много тонкостей. Тебе понравится — ты, по-моему, приметливая. В аэропорту-то как ты, а? — хохотнула Альбина, наверное, вспомнив Лолин короткий рассказ о знакомстве с Романом. — Посидел бы Роман Алексеич в обезьяннике за наркоту, то-то посмеялся бы! Или закрыли бы его по случаю лет на пять, тогда не до смеха стало бы… Что это его, кстати, в Таджикистан понесло, не знаешь? — небрежным тоном поинтересовалась она.
— Понятия не имею.
Опять партизанку из себя корчишь, — поморщилась Альбина. — Да не бойся ты меня, я твоему Кобольду вообще не конкурент и даже в партнеры не набиваюсь: не та весовая категория. На его высоте бабы не летают! Вон, президент недавно с представителями малого бизнеса встречался, так какие там представители — представительницы одни. По мелочи-то сплошь бабы суетятся, и я в том числе. А если олигархов в Кремль зовут, то бабенки, как ты заметила, ни одной. Только Роман Алексеич и прочие мужики восседают. Хотя что ты могла заметить в своей Азии, — махнула рукой она. — В общем, я со своими фитнес-клубами в калашный ряд не лезу, так что за Кобольда можешь в связи со мной не переживать.
— Я за него вообще не переживаю, — улыбнулась Лола. — Я его совсем не знаю, о чем же мне переживать?
Хоть виски и было противным, но действие его оказалось приятным. Лола почувствовала, как напряжение, в котором она находилась весь этот бесконечный вечер и которое лишь слегка ослабело с появлением Альбины, наконец отпустило ее совершенно.
— Не знаешь — узнаешь, — уверенно сказала Альбина. — Такую женщину, как ты, только дурак из рук выпустит. А Кобольд уж точно не дурак. Он тебе как, нравится хотя бы?
— Нравится?.. — медленно проговорила Лола. — Вряд ли нравится. Но в нем есть что-то неожиданное, и мне с ним поэтому… не скучно.
Сказав это, она тут же вспомнила то главное, что было неожиданным в Романе: его резкое, какое-то непонятное — может быть, просто мужское? — ночное бесстыдство, которое так трудно было угадать за его дневной невозмутимостью. Да просто представить было невозможно, что этот холеный, весь погруженный в житейские мелочи мужчина, подробно и с удовольствием рассказывающий об императорских сервизах, вдруг положит ее руку себе между ног и скажет, что ему это нравится… А он сказал именно так, без стыда, и без стыда сжал ее вздрагивающие пальцы. При одном воспоминании о том, как это было, Лола почувствовала, что внутри у нее, внизу живота, шевельнулось что-то непонятное, прежде неведомое и, пожалуй, приятное.
