пятно. На губах мертвеца по прежнему играла улыбка, глаза были широко открыты, и это добило меня окончательно.
Остановить машину я не могла — разум отключился, какие-то рефлексы наглухо замкнуло, и мы продолжали ехать: я и труп, труп и я. От страха я тихонько выла на одной ноте, и ехала, и ехала, и ехала… Очнулась лишь, когда почувствовала металлический странный вкус на своих губах — вкус чужой крови. Панически вздрогнув, я перчаткой стерла с щеки и губ кровь Девяткина и увидела, что нежная замша цвета топленых сливок, покрылась мелкими красными пятнами.
Наверное, надо было что-то предпринять, но у меня не было на это сил. Мертвец сидел рядом, смотрел на меня и улыбался застывшей улыбкой, словно сочувствовал моему тяжелому положению.
Я не знала, что делать. В голове не было ни единой здравой мысли, к глазам подступали горячие слезы, под ребрами туго колотилось сердце, и внутри, в глубинах моего существа, стремительно нарастала паника.
И тогда я впервые поняла, что я — марионетка в чьей-то умелой руке; кто-то ловко ведет меня в нужном направлении, а я лишь болтаюсь на ниточках и послушно хлопаю кукольными глазками.
…Не успела я подумать об этом, как сзади раздался пронзительный вопль сирены, утренний туман разрезал свет фар, и в зеркале заднего вида появился силуэт машины с мигалками на крыше.
— Мерседес, номер три два три, прижмитесь к обочине и остановитесь, Мерседес, номер три два три, повторяю… — услышала я мужской металлический голос, усиленный громкоговорителем.
Я нервно оглянулась, увидела, что за мной, держась почти вплотную, следует милицейская машина. Голос по-прежнему повелительно повторял:
— Прижмитесь к обочине и остановитесь.
Разумеется, я остановилась. Руки у меня тряслись, зуб на зуб не попадал. Девяткин сочувственно смотрел.
— Чтоб ты… — начала я и осеклась. Что ему пожелать? Чтоб ты сдох? Он и так сдох, и хуже, чем сейчас, ему уже не будет.
Милицейский «Форд» встал рядом, оттуда вышли двое мужиков в форме, вооруженных автоматами, и подошли ко мне. Я внимательно их разглядывала: добрые, веселые, милые лица. Как жаль, что я не могу отмотать время немного назад и вернуть все как было. Тогда бы я не остановилась на месте аварии у Даниловского рынка, не увидела Девяткина… Да я бы вообще не поехала в Славино машиной, а улетела самолетом, как и планировала. И как настаивал Алекс.
При воспоминании об Алексе, меня снова кольнуло нехорошее предчувствие, но было уже поздно с этим разбираться: милиционеры открыли дверцу с моей стороны и дружно уставились на Девяткина с дыркой в груди.
— Это что тут у нас такое? — севшим от изумления голосом поинтересовался один.
— Труп, — констатировал другой. — Девушка, в чем дело?
— Он кинулся мне под колеса, — начала сбивчиво рассказывать я. — Потом сел в машину, мы проехали пару километров, а потом он достал пистолет и застрелился.
— Достал пистолет, говорите? Застрелился?
В его тоне отчетливо слышалось недоверие и крайне нехорошее подозрения, в мой адрес, разумеется.
— Девушка, выйдите из машины, — сказали мне, и я обреченно подчинилась.
Меня коротко и быстро обыскали, вытащили из кармана документы, быстро их пролистали.
— Ага, Станислава Дмитриевна Подгорная, москвичка. Куда едете? С потерпевшим знакомы?
Я помолчала, прежде чем ответить.
— Нет, я его в первый раз вижу.
— Вы уверены? — прищурился милиционер. — А почему он именно в вашей машине застрелился?
— Понятия не имею! Может, он псих?
— Н-да, псих… — непонятно протянул второй. — Так, может, это вы его, а, девушка?
— Можете проверить пистолет, моих отпечатков на нем нет, — твердо сказала я.
— Слышь, Коль, отпечатков нет, — развеселился тот, что был помоложе. — Все грамотные стали, прямо ужас.
— Хватит ржать, — оборвал его первый. — Вызывай подкрепление, «скорую». И мужика осмотри, вдруг он жив еще…
Молодой напарник послушно метнулся к машине, где затрещала рация, и он что-то невразумительно забубнил, видимо, вызывая «подкрепление». А старший милиционер — с казацкими усами и лихо заломленной фуражкой оглядел меня с любопытством, как бы ужасаясь творящимся на этом свете делам, и достал из портфеля какие-то бланки. Я стояла, обливаясь холодным потом, и мысленно готовилась к худшему.
— Так, Станислава Подгорная, — вздохнул усатый, записывая и принимаясь бормотать себе под нос. — Восьмидесятого года рождения. Место рождения — город Москва. Семейное положение — разведена. Дети — сын Александр Архипов, девяносто восьмого года… Что ж это вы, Станислава Подгорная, о сыне не подумали? За убийство сейчас знаете сколько дают?
— Я никого не убивала, — сквозь зубы сказала я. Меня тошнило, кружилась голова. На спине выступил ледяной пот.
— Все так говорят, — вздохнул усатый. — Андрюх, ты ребят вызвал? По-хорошему надо бы задержание оформлять…
Я стояла, ни жива, ни мертва. Что делать? Требовать адвоката, звонить отцу или Флоранс… Но у меня даже телефона нет!
— На пассажирском сиденье обнаружен труп мужчины с огнестрельным ранением, — диктовал сам себе усатый, ежась от утреннего холодка. — Андрюх, куда он ранен? Глянь, что ли?
— Я тебе не врач. Щас ребята приедут, будут разбираться.
— Вот балбес, работать не хочет, — посетовал мой усач, укоризненно качая головой. — Все вы, молодые, от работы отлыниваете, а потом…
— Коль… — с ужасом позвал молодой милиционер, склонившийся над телом Девяткина. — А он-то… и правда труп!
— Конечно, труп! — рассердился тот. — А ты думал, мы тут в бирюльки играем?
— Да он на самом деле окочурился! — заорал тот с таким ужасом, что усатый Колька бросил писать протокол и подошел поближе.
— Черт… Покойник.
И они переглянулись друг с другом, потом уставились на меня. Я ровным счетом ничего не понимала. Колька бросил на землю мой паспорт, сунул под мышку портфель, и следом за напарником резвой трусцой подбежал к своей машине. Хлопнули дверцы, взревел мотор, и «Форд», свирепо зарычав, рванул с места, вздымая фонтаны мокрого щебня. Я подняла паспорт, сунула его в карман джинсов. Никто больше не появился, никто
