— Неужели? — усмехнулся сержант. — Давай сюда, я добавлю его в нашу коллекцию.
— Взгляните вот на это. — Я старалась говорить спокойно, хотя мне хотелось кричать. Не доставая гарроту из платка, я положила ее на зеленое сукно рядом с шаром, остановившимся у самой лузы.
— Похоже на гарроту. — Комиссар не выглядел удивленным. — Девочка принесла нам не пистолет, слава святой Катерине. Она принесла какую-то штуку и сейчас скажет, что это та самая штука, которой попортили горло ее брату.
— Разумеется, та самая. — Я почувствовала, что ноги слабеют, и прислонилась к барной стойке. — Я нашла это у Риттера, постояльца отеля.
— Разве обыск постояльцев входит в твои обязанности? — Комиссар поглядел на меня, насупившись. — И почему ты привезла это сюда, а не вызвала полицию в отель?
— Потому, что не хочу поднимать шум в «Бриатико». Там и без того неспокойно.
— Допустим, это гаррота, хотя и очень странная. — Сержант натирал мелом кий, не глядя на меня. — И как ты теперь докажешь, что улика принадлежит именно ему?
— Да у него их целая пачка, — выдохнула я.
Вентилятор, стоявший на стойке бара, гнал сигаретную горечь прямо мне в лицо. Почему они не берут гарроту в руки, думала я, почему мы не едем в участок, чтобы приобщить ее к уликам? Почему эти двое стоят здесь в своих перепачканных мелом черных рубашках и смотрят на меня как на деревенскую дурочку? Теперь, когда я записываю это в дневник, я вижу, что и впрямь выглядела глупо. Но в тот день злость душила меня почище гарроты.
Мы все же поехали в участок, и по дороге комиссар отчитывал меня за назойливость, а сержант невозмутимо крутил руль. Приехав, мы вошли в кабинет, мою находку положили на стол, а комиссар взялся за телефон и долго добивался у нашего портье, чтобы тот соединил его с администратором. Я представила, как взъерошенный Витторио чертыхается и торопливо втыкает проводочки в нужные гнезда.
Администратора не нашли, номер его личного телефона я не знала, тем временем Витторио поймал кого-то из обслуги и попросил его подойти.
— Такие вещи не делаются без соблюдения формальностей, — сказала я сердито. — Вы должны были поехать туда с сержантом, изъять улики и приобщить их к делу. А вы просто звоните портье, как будто речь идет о домашнем розыгрыше.
Комиссар отмахнулся и заговорил вкрадчивым голосом:
— Вы кто? Музыкальный работник? Где сейчас находится ваш постоялец по имени Риттер? Как это — кто говорит? Вы с луны упали? Старшина карабинеров!
* * *
— «Бриатико» будет разрушен, — сказал Садовник, когда я принесла ему чай, прихватив на кухне два эклера. — Говорят, тосканец собирается сдавать западное крыло туристам. Реальность рушится не из-за войн или пожаров, а из-за медленных незаметных древоточцев. Так вот, тосканец и есть древоточец реальности. Это у него на лице написано.
— Стыдно признаться, я ни разу толком не посмотрела ему в лицо. Я здесь никому не смотрю в лицо, только старикам, когда разношу таблетки, чтобы глотали, как положено.
— Вовсе не стыдно. — Он допил чай и поставил пустую чашку на поднос. — Наше собственное отражение — вот что важно.
Его отражение и впрямь было важно, я сама готова была стать его отражением. Никакой особой красоты в Садовнике не было: впалые щеки, волосы мягкие, как полоса морской шелухи на пляже, брови будто перышком подрисованные. Лицо казалось бы слабым, если бы не глаза — пасмурные, лилово-сизые, одним словом — жимолость, у нашей соседки целый куст в саду растет, она ягоды от мигрени заваривает.
Садовник вышел из комнаты с подносом, он не терпит грязной посуды и всегда выносит ее в буфетную, эту привычку я уже изучила. Я наблюдаю за ним так же внимательно, как в свое время наблюдала за братом, но что, черт подери, я знаю о своем брате? Оказалось, что любви и пристального взгляда для знания недостаточно. Вернее, оказалось, что эти два понятия несовместимы.
— О чем ты задумалась? — спросил вернувшийся Садовник, распахивая оконные створки.
— О том, что здесь будет, когда не станет «Бриатико».
Хотела бы я рассказать ему все, что думаю, но это займет весь день и всю ночь, потому что придется начать с самого начала. Придется начать с того дня, когда я приехала домой, чтобы отговорить брата впутываться в темное дело, запах которого я почувствовала издали, так чуют запах сырого подвала с проросшим картофелем.
— Знаешь ли ты, что сделает Пулия, когда сюда приедут экскаваторы? — спросил Садовник, забравшись на подоконник. — Она наденет халат, заплетет косу и ляжет на кровать. И сдвинуть ее можно будет только вместе с фасадом.
— А что сделаете вы?
Я просто так спросила, хотела, чтобы он не отворачивался. Когда он сидел вот так, освещенный сбоку полуденным солнцем, что-то начинало меня тревожить, но я никак не могла понять — что. Так пытаешься ухватить утренний сон и не можешь, будто ловишь сачком увертливую рыбину в пруду.
— Что сделаю я? Соберу свой чемодан, сяду в решето и поплыву на летающие острова с синерукими джамблями.
— Какие острова?
— Зеленые, над морем. — Он сложил руки на коленях, зажмурился, как маленький мальчик, и прочел:
А вдали, а вдали от знакомой земли Не скажу, на какой широте, Острова зеленели, где джамбли живут, Синерукие джамбли над морем живут.
— Это где, в Карибском море?
— Нет, еще дальше, — усмехнулся он. — Там есть водоворот, через который внутрь Земли вливаются четыре моря, будто в воронку. А рядом с ним торчит голая скала, где я найду себе пристанище.
— Зачем же отправляться так далеко?
— Ну, это ведь не простая скала. Она обладает особым магнетизмом. Мрачной иссиня-черной неприступностью. Почти
