*
Два года назад, прилетев в Англию по приглашению издателя, Маркус взял в аэропорту машину и отправился в Ноттингем, сам толком не зная почему. Всю дорогу, крутя баранку маленького синего «форда», он ругал себя последними словами за то, что не остался в столице. Город встретил его теплым дождем, пансион, где он намеревался остановиться, оказался закрытым, и Маркус решил зайти в семейный паб Фиддлов, где они с другом когда-то разливали портер и подметали засыпанный опилками пол.
В пабе было пусто, горели только зеленые лампы над столами; хозяин не узнал его, и Маркус был этому рад. На стенах паба по-прежнему висели коровьи шкуры, хозяин повесил их в честь кожевника, который построил здание в каком-то замшелом году, еще до войны англикан с пуританами.
Заказав пинту портера и омлет, Маркус сел за стол у окна, достал портмоне с документами, вытащил оттуда английский паспорт и положил перед собой на стол. С фотографии на паспорте на него смотрел узколицый парень в очках с круглыми стеклами. Волосы у него вились так мелко, что прозвище Балам, барашек, никого не удивляло, хотя простаком друг Маркуса никогда не был, он был крикетистом, гребцом, душой общества и большим любителем кислоты. Ему было двадцать три года, когда он заснул на чужом диване во время вечеринки и не проснулся.
— Я только сегодня приехал в Англию, — быстро сказал Маркус, увидев хозяина в дверях кухни, — у вас тут ненастная погода, не так ли? Как там мой омлет?
— Все под контролем, сэр, — сказал хозяин, — я подам его через двенадцать минут.
— Я, собственно, зашел, чтобы вернуть вам паспорт, — сказал Маркус. — У меня остался паспорт вашего сына. Еще тогда, в девяносто девятом.
— Вернуть что? — Хозяин застыл у стойки бара, даже в тусклом свете было видно, как он побледнел. В руках у него были две бутылки с красным вином, он держал их за горлышки, будто подстреленных уток.
— Я был его другом. — Маркус вертел паспорт в руках, не поднимая глаз. — Он одолжил мне документы, чтобы я мог съездить в Италию со своей девушкой. Мы были похожи, понимаете? Я забыл вернуть вам паспорт, а потом мне пришлось уехать за границу, и надолго.
— Покажите. — Хозяин поставил вино на стойку бара, подошел к столу и взял паспорт в руки. — Господи боже. А мы-то думали, куда он подевал свои документы, в комнате нашли только страховку и членский билет гребного клуба.
— Простите. — Маркус поднялся со стула. — Ради бога, простите. Я был словно во сне. В этой итальянской поездке я потерял девушку. А когда приехал, узнал, что потерял и друга. Я даже на кладбище не смог пойти, так мне было плохо.
— Долго же вы ждали. — Низкий женский голос не был насмешливым, скорее удивленным.
Маркус обернулся к входной двери и увидел там младшую сестру Балама, заводившую велосипед в железную стойку, которая в «Грязной Нелли» была устроена прямо в коридоре. Маркус помнил, что брат называл ее Сис. Справившись с велосипедом, девушка повесила дождевик на крючок и подошла поближе:
— Как ваше имя?
Маркус назвался, и она покачала головой:
— Я вас совсем не помню. Но вы упомянули Италию. Вы долго там жили? Может быть, то странное письмо предназначалось вам?
— Мне? — Краем глаза Маркус видел, что старик вышел с омлетом на подносе, помедлил, махнул рукой и скрылся в кухне. — Письмо из Италии?
— Мы получили его спустя десять лет после гибели брата. Все тогда ужасно расстроились. — Она села напротив и наклонилась поближе, понизив голос. — Представляете, получить письмо на имя мертвого человека, да еще и из страны, где он сроду не бывал. Отец хотел его сжечь, но я не позволила. Там довольно много бумаг, толстый такой пакет. Сверху лежало письмо на плохом английском, где моего брата называют почему-то садовником.
— А откуда оно отправлено?
— Понятия не имею. — Сис поднялась и направилась к лестнице. — Я вам его покажу.
Маркус знал, что лестница ведет на галерею, а оттуда в квартиру над пабом. Комната Балама находилась над стойкой бара, и время от времени он говорил, что, сделавшись хозяином заведения, вырежет в полу люк и проведет шланг от бочки с портером, стоявшей под стойкой, прямо к своей кровати.
— Выходит, вы и есть тот русский друг из колледжа? — спросила Сис, перегнувшись через перила галереи. — Теперь я вас, кажется, припоминаю. Тогда почему эта девушка написала на конверте нашу фамилию, а не вашу? Здесь какая-то тайная история? Любовь?
Она смотрела на него сверху, улыбаясь и помахивая конвертом.
— Любовь? Скорее ненависть, — сказал Маркус, задрав голову. — Хотя черт его знает. Я и сам их иногда путаю.
* * *
Толстый конверт был заклеен заново и запечатан скотчем. Маркус открыл его прямо под дождем, из конверта выпала пенковая трубка, и он машинально сунул ее в карман. Потом он вытащил папку, в которой лежали отпечатанные на принтере страницы. Из конверта высыпались сухие цветы, будто из школьного гербария, их тут же унесло сточной водой, мчавшейся по тротуару.
Он начал было читать, встав под козырьком зеленной лавки, но лепестки продолжали сыпаться, тогда Маркус взял папку за концы обложки и крепко потряс, чтобы избавиться от них раз и навсегда. Вместе с цветочной крошкой на мокрый асфальт выскользнул лист бумаги, мелко исписанный от руки.
«…Прошлое не умерло, оно даже не прошло. Теперь я знаю, кто ты, ливийский флейтист. Я прочла твой блог, распечатала его и отнесла в полицию. Комиссар прочтет его, и — не сомневайся — тебя станут искать и найдут!»
Маркус прочел письмо до конца и сунул в конверт. Петра, маленькая медсестра из «Бриатико». Слишком бледное для южанки лицо, скуластое, с большим свежим ртом, всегда чуть приоткрытым, как будто ей не хватает воздуха. Может, она уже замуж вышла. А если не вышла, то, по тамошним понятиям, она уже старая дева, zitella. И очень сердитая старая дева.
Вернувшись в отель, Маркус переоделся
