Мы услышали шаги внизу. Петров спустился узнать, кто пришел, и быстро вернулся, спрашивая баронессу шепотом, можно ли адмиралу Сурину войти:
— Что мне делать? Он очень расстроен.
Баронесса посмотрела на генерала, который лежал спокойно, закрыв глаза. Она позвала его, но он не ответил.
— Скажите Сурину, что он может войти на минутку, — сказала она Петрову.
Адмирал Сурин долго стоял около кровати генерала. Казалось, он смотрел не на умирающего, а был погружен в совсем другие мысли. Тамара пришла с лекарством для отца. Генерал оттолкнул ее руку, и коричневая жидкость пролилась на простыню.
— Я этого не допущу, — сказал он строго. Его гневный взгляд с Тамары перешел на адмирала.
— Я не мог не прийти, — в голосе адмирала была не просьба, а лишь настойчивость.
Генерал махнул рукой. Было трудно догадаться, был ли это жест недоброжелательства или приветствия, но он явно значил что-то для адмирала. Его щеки вздрогнули, он открыл рот и стал похож на клоуна.
— Я только хотел быть похороненным дома на родине, — сказал он. — Больше ничего.
— Я был на связи со штаб-квартирой, — сказал генерал, — нам необходимо подкрепление.
Адмирал взял его руку и держал ее. Генерал продолжал:
— Вы знаете, есть слухи, что его высочество приедет делать смотр войскам.
Плечи адмирала дрожали.
— Как далеко до Москвы? — спросил генерал. Сурин не ответил, и когда генерал повторил вопрос, он сказал:
— Совсем недалеко.
— Хорошо, я так и знал, что близко.
Генерал вздохнул и закрыл глаза.
Он умер ночью, только Тамара была с ним рядом. Я услышал ее душераздирающий крик и нашел ее распростертой на его груди. Неизвестно, что открылось ему в его последний час в темноте, но на его лице не было умиротворения почившего от земных трудов человека. Как будто он умер от насилия. Предвидение неминуемой опасности отражалось в его полуоткрытых глазах.
Глава семнадцатая
Тело генерала положили в черный гроб и отвезли в собор, где оно оставалось до следующего утра. Чужие люди, а не близкие одевали его в старую военную форму, потому что Тамара начинала рыдать при виде его тела, а Петров был занят хлопотами по устройству похорон. Александр, вернувшись домой и найдя дедушку мертвым, заперся у себя в комнате на весь день. Адмирал Сурин, который приходил несколько раз, говорил о том, что он хотел бы тоже нести гроб, но какой-то старый господин с бородой, чье лицо мне было знакомо, хотя я не мог припомнить, кто он, сказал безапелляционно, что эта честь достанется только тому, кто не продался. Буквально он сказал: «не продал свою душу», и я был поражен тем, что адмирал ему ничего не ответил. Он и бородатый господин только посмотрели на баронессу, а она, поняв, что от нее ждут решения, промолвила:
— Мне бы хотелось, чтобы потомство сказало, что не мы изменили нашей мечте, а мечта обманула нас.
Позже был долгий спор на тему, кто будет произносить речь у могилы; бородатый господин проиграл, потому что у него был чин только подполковника Императорской армии.
Нельзя сказать, что Тамара настаивала на том, чтобы остаться у гроба на ночь в соборе; она просто осталась там, и в ответ на все уговоры только качала головой. В конце концов священник принес ей стул, и когда мы вернулись на следующее утро, она сидела на нем в той же позе, в какой мы ее оставили.
В течение службы Александр стоял рядом с Тамарой, его красные распухшие глаза тщетно искали сочувствия на ее бледном лице. Когда после отпевания присутствующие стали по очереди подходить к гробу, чтобы поцеловать генерала в лоб, Тамара задрожала и наклонилась вперед, Александр обнял ее за плечи и держал, пока все до последнего не подошли к гробу генерала. Я боялся того момента, когда Тамара должна была, по обычаю, последней проститься с умершим. Она сделала это очень спокойно, почти автоматически, но когда двое мужчин закрыли гроб крышкой и начали забивать в нее гвозди, Тамара подбежала и засунула пальцы под крышку. Несколько человек оттащили ее и силой увели из церкви — туда, где она уже не могла слышать звук молотка.
Катафалк с двумя лошадьми, покрытыми черной сеткой, возглавлял похоронную процессию. Перед ним шел мальчик лет десяти и нес на бархатной подушке медали и саблю с георгиевской лентой на темляке. В тот момент мне не пришло в голову, что кто-то должен был заплатить за катафалк, хор и священнику; позже, когда я спросил Петрова, он сказал: «Друзья и знакомые», — и не стал распространяться на эту тему. Мы были около мили от кладбища, когда Петров и пять других мужчин взяли гроб на плечи и медленно понесли его к открытой могиле. День был теплый, но в середине службы пошел веселый весенний дождь, он потушил некоторые свечи, хотя мы старались прикрыть их ладонями. Еще в церкви какая-то доброжелательная дама покрыла Тамарину голову черной шляпой с длинной вуалью; ее лицо теперь было закрыто от меня, и она выглядела как невеста, с которой злой дух в последний момент сорвал белую одежду и заменил черной.
Я не дослушал последней речи. В тот момент мне казалось, что они все находились в заговоре против генерала, обращаясь к нему в прошедшем времени. Я чувствовал, что я был его единственным другом и что я должен спасти его отказом верить, что его больше нет, что я единственный на его стороне против всех. Я посмотрел на Петрова. Его лицо было прикрыто большим грязным носовым платком. Опустили гроб в землю. Священник поднял горсть земли и бросил ее на крышку гроба, говоря: «Земля есть, и в землю отыдеши».
Все сошлись в доме на поминках. Я не знаю, кто приготовил всю эту еду; стол был уставлен разными кушаньями и винами, и традиционное блюдо из риса стояло посредине. Я пошел наверх в комнату генерала, не зная, присоединится ли Тамара к ним. На полпути я посмотрел вниз и увидел, что она сидела во главе стола очень прямо и молча, как гордая жена, которую покинули после венчания и которой нужно присутствовать на пиру одной. Александр ушел с середины поминок; он пришел наверх в дедушкину комнату и лег на диван. Я был рад, что он не начал разговора со мной. Когда он, наконец, заговорил, он сказал:
— Японский жандарм приходил, он спрашивал о вас.
— Под каким именем?
— Под вашим русским.
— И…
— И Петров сказал ему, что вас тут нет. Он хотел сделать обыск, но один из гостей говорит по-японски, он, наверно, работает на них, и он сказал, что это поминки и обыск будет нарушением этикета. — После минуты молчания он добавил: — Он придет завтра утром.
Звук хлопнувшей двери разбудил меня среди ночи. Я ждал, прислушиваясь в темноте. Когда я сел в постели, Петров прошептал:
— Вы тоже это слышали?
— Да, — сказал я. — Кто-то вошел в дом.
— Или вышел, — сказал он. — Между прочим, я все уже решил. Я хотел вам это сказать, но вы уже спали, поэтому я собирался сказать вам утром. Когда жандарм придет вас допрашивать, скажите ему…
— Подождите, — перебил я, — я слышу что-то.
Я подошел к окну и отодвинул черную штору. Минуту я не видел ничего, кроме крестов и плакучих ив. Когда вдруг появилась какая-то белая фигура.
— Боже, — воскликнул я, — что это, привидение?
Петров тотчас появился рядом.
— Господи, Матерь Божья, это же Тамара.
Я попросил его подождать меня в комнате и выбежал из дома. Тамара не стояла, как я ожидал, у могилы отца, она бродила вокруг босиком и пела. Я позвал ее. Она подбежала, опустилась на колени, и, обняв меня вокруг талии, прижалась ко мне. Я поднял ее. Сквозь тонкую материю ночной рубашки я чувствовал ее теплое, гибкое тело. Она стала неистово целовать мои губы. Я почувствовал боль и понял, что она укусила меня, только когда вкус крови появился во рту. Она засмеялась и, освободившись от моих объятий, бросилась бежать. Споткнувшись о крест, Тамара упала на могилу. Когда я подбежал к ней, она сидела смирно, положив руки на колени.
— Тамара, вы могли бы…
— Спасибо, я с удовольствием.
Она грациозно встала, сделала реверанс и подала мне руку.
— Я очень люблю эту музыку. Давайте танцевать.
Она начала кружить меня. Когда я остановился, она продолжала танцевать одна. Я крикнул ее имя, потом нежно повторил его, сказав:
— Умоляю, дайте мне проводить вас домой. Я знаю, вы расстроены. Они дали вам успокоительного?
— О, нет, — вскрикнула она, — я не дам вам обмануть себя. Я не позволю вам отвести меня назад в церковь. Я не хочу туда идти. Я хочу остаться на балу.
Я поймал ее за руку; она отдернула ее и опять упала. Я ждал, когда она встанет, но она продолжала тихо лежать на земле. Опустившись на колени рядом, я гладил ее волосы. Она поцеловала мне руку. Резким движением она села, ее лицо придвинулось к моему. Она прошептала:
— Не давайте им забрать меня. Пожалуйста, не давайте. Они это сделают, если вы не будете обнимать меня.
