с бытовой сказкой все чаще звучит анекдот, принявший на себя функцию общественного отклика на злободневные темы современности.
СКАЗКА И СОВРЕМЕННОСТЬ
Судьбы традиционных жанров фольклора, выяснение причин и характера их трансформации — проблемы, которые волнуют не только фольклористов, но и всех, кому дорого народное искусство.
Произведения фольклора в процессе своего бытования не остаются неизменными, так как они всегда связаны с действительностью, адресованы современнику. В периоды ломки социальных отношений, с изменением экономического и культурного состояния общества эта связь усиливается, что приводит к резким изменениям сюжетов и стиля. Одни изменения оказываются случайными, непродуктивными, другие же приобретают характер типовых, закономерных явлений, определяющих судьбу жанра.
Исследование народной сказки советского времени показывает всю сложность, подчас противоречивость и неравномерность процессов, происходящих в современном народном творчестве.
Еще в 20-х годах собиратели отмечали, с одной стороны, активное бытование сказки в районах русского Севера, Сибири, некоторых центральных областей, с другой— почти полное исчезновение сказочной традиции в большинстве центральных и южных районов европейской части СССР.
Так, И. В. Карнаухова, характеризуя сказку в Заонежье, писала: «На русском Севере сказка живет и бытует повсюду. Это не воспоминание, хранящееся в памяти стариков и извлекающееся оттуда для редких любителей и собирателей, как былина, — сказка живет и нет данных говорить об ее исчезновении»[98]. В то же время Н. П. Гринкова, исследуя сказочную традицию в Воронежской губернии, отмечала: «Старинная сказка уже не живет живой жизнью, ею мало интересуются, на нее уже давно нет спроса, и те из представителей старшего поколения, которые в свое время выучились рассказыванию этих сказок, хранят их, как мертвый груз, все дальше и дальше отходящий в памяти»[99].
На различную степень сохранности сказочной традиции указывали М. Б. Едемский, Н. Е. Ончуков, М. К. Азадовский, Ю. М. Соколов. Вместе с тем все исследователи единодушно отмечали значительные качественные изменения в сказке, стремление рассказчика отразить современность, все больший отход от традиционного стиля. Эти выводы подтверждались наблюдениями над сказкой в последующие десятилетия.
Исследование творчества выдающихся сказочников 20–30-х годов — А. К. Барышниковой, Е. И. Сороковикова, М. М. Коргуева, Ф. П. Господарева, И. Ф. Ковалева, в чьих сказках органично переплелись традиционные черты и элементы нового, — со всей очевидностью показало все еще большую сохранность старинной сказки и вместе с тем те изменения, которые неминуемо должны были привести к разрушению жанра.
Во время Великой Отечественной вой^ы наблюдается активизация жизни сказки. Сказки рассказывали в блиндажах и окопах, партизанских отрядах и госпиталях[100]. Сказка как бы вернула свою общественную функцию — отвлечь от суровой действительности, поднять настроение, вселить оптимизм. Фольклорист Н. В. Новиков, который во время войны был офицером, артиллеристом-минометчиком, вспоминает: «Идет бой. Лица воинов сосредоточены, напряжены, суровы. Каждый выполняет возложенную на него обязанность или, как говорят на фронте, «работу». Но стоит только смолкнуть бою и наступить минутам затишья — и уже кто-то сострил, рассказал смешной анекдот, бросил шутку и всех уже не так тяготит суровая военная обстановка»[101].
В послевоенные годы повсеместно ведется большая экспедиционная работа по выявлению и записи произведений народного творчества. В основе работы со сказкой лежат методы, разработанные А. И. Никифоровым в 1926–1928 гг.: внимательное отношение не только к выдающимся сказочникам, но и к рядовым исполнителям, тщательная запись материалов, получаемых от любых сказочников. Таким образом, не поиски «старинной сказки» в исполнении талантливых мастеров, а изучение ее повседневной жизни — такова задача, стоящая перед собирателями.
Наблюдения фольклористов показали различную сохранность сказочной традиции в областях России. Так, в конце 40-х годов в русских селах Башкирии экспедициями Московского университета было обнаружено активное бытование народных сказок, в то же время в Вологодской и Ярославской областях (экспедиции 1953–1955 гг.) заметен явный упадок сказочной традиции. Более двух тысяч текстов сказок записано в районах Карельской АССР и Архангельской области в течение 1956–1974 гг. Однако если учесть целенаправленность поисков сказки в экспедициях, объем их в общем числе записанных фольклорных произведений, то мы вынуждены признать, что сказка забывается. Так, в Ярославской области было записано семь тысяч фольклорных текстов, из них всего 75 сказок[102]. В 1972 г. на Пинеге — 4273 произведения, из них сказок — 167[103].
«К сожалению, — пишет Д. М. Балашов о терской сказке, — наши экспедиции «запоздали» лет на двадцать-тридцать, и мы застали местную сказочную традицию уже, по-видимому, в очень разрушенном состоянии. Говорю «по-видимому», так как и то, что записано, отличается сплошь и рядом высоким художественным совершенством. Хотя, судя по воспоминаниям жителей, и сказок, и мастеров сказа еще лет тридцать назад было гораздо больше»[104].
Показателем полнокровной жизни сказки в устной традиции служит преемственность исполнения. А между тем средний возраст современного исполнителя 60 лет. Качество сказок свидетельствует о забвении и разрушении традиционного жанра.
Процесс этот закономерен. Причины его следует искать в самой действительности, социальных преобразованиях, изменившихся условиях жизни людей, их мировоззрении. Тесная связь города с деревней, всеобщее образование, активное участие в общественной жизни, все усиливающийся поток информации благодаря книгам, радио, телевидению, кино — все это определяет новый облик советского человека, широту его интересов, ускоряющийся темп жизни.
Вполне понятно, что в современных условиях длинная волшебная сказка, которую бывало, по словам исполнителей, за вечер не успевал сказочник рассказать, забывается. На просьбы собирателей рассказать такие сказки, как «Три царства», «Кащей Бессмертный», «Два брата», «Еруслан Лазаревич», исполнители отвечают: «Это раньше рассказывали». Одна из сказочниц на мои расспросы о сказке ответила так: «Войны да войны, все сказки и ушли, да и старухи умерли».
Не всегда помня содержание сказок, исполнители тем не менее вспоминают отдельные мотивы, характерные для того или иного сюжета. В сказке «Морской царь и Василиса Премудрая» это обычно начальный эпизод — купец отдает водяному «то, чего дома не знает», в сказке об Иване Медведко — встреча с бабой-ягой, в «Сивке-Бурке» — сватовство-состязание на конях. Примечательно, что в путаный пересказ нередко вставляются яркие традиционные формулы, например описание бабы-яги, богатырской поездки и пр.
Вот типичный разговор в практике собирателя сказок:
«— Федора Николаевна, может, вы что-нибудь все-таки помните! Вот эту сказку про Яропулку…
— А, Яропулка-то!.. На свет народился… как-то там еще: хлеб за щеку, другой за другу, третий в рот, да четвертым подпихнет… нет, не помню! У таты красивые были сказки… Прежни-то сказки про царей да царевен. Сколько царей да с царицами было в сказках, да мачех, да бабы-яги были, да костяны ноги, а нынче ничего не помнишь этих сказок! Какая-то царевна была, прогнала Иванушку-дурачка, оп пошел по морю, в одно море придет, там корабли не ходят, оступаются. Спустился, а там дьявола спорят: золото или серебро дороже? Он: «Золото!»—
