квартиру на улице Комсомола.
Лиза понимала: всё, что он ей излагает, отчасти случайно, но голос его звучал так искренне, в нём кипело такое желание излить душу, что она плыла на его фразах, как плывут на облаках во сне те, кто безумно боится высоты.
Она тоже собиралась в ближайшее время изменить свою жизнь, и она тоже не имела никаких оснований надеяться, что что-нибудь получится, но ей было 18 лет, и она не допускала мысли, что её ждёт неудача.
Ночь уже хозяйничала в Петербурге так уверенно, будто рассвет никогда не настанет. Они продвигались по Фонтанке в сторону Адмиралтейских верфей, чьи подъёмные краны издалека похожи на что-то суетливо поднимающих с земли великанов.
У дверей баров толпился курящий и гогочущий народ. Но Вольфа и Лизу что-то отделяло от них, будто они проходили по городу в ином, чем все остальные, измерении. Они давно должны были окоченеть от холода, но этого загадочным образом не происходило.
– Не замёрзла? Может, куда-нибудь зайдём?
Она энергично замотала головой. Ей нравилось его слушать на фоне зимнего ночного шума. Она ощущала себя такой свободной, как никогда. Она предоставлена самой себе, ни под кого не обязана подстраиваться и просто идёт куда-то с человеком, столь необычным для её представлений о мужчине, что ей пока трудно сформулировать, что она к нему чувствует. Но определённо чувство это яркое и сильное.
Несколько раз они переходили пересекающие Фонтанку улицы, и она брала его под руку. Потом отпускала. Они прошли её общежитие, и ничего в ней не всколыхнулось. Новая жизнь так новая жизнь!
Почти у самых верфей она его спросила:
– А куда мы идём?
– Не знаю, – ответил Вольф.
– Очень мило.
– Я люблю это место.
– Да, красиво тут. Я никогда здесь не была. А улица Комсомола далеко отсюда?
Вольф засмеялся:
– Я-то всё не решаюсь тебя пригласить к себе. А тут всё так просто.
– А с чего ты взял, что я хочу к тебе?
– Не хочешь?
Лиза на несколько секунд замерла. Всё в ней предупреждало, что вот так, с первого раза, ехать к парню домой – неправильно. Но ведь свобода же! Почему нет? Да и кому до этого дело? В его обществе всяко лучше, чем одной в квартире, в убогой новостройке, которую она всё никак толком не обживёт.
– Ты не сказал: это далеко?
– Далеко. В другом конце города.
– Тогда поехали?
– Поехали. Сейчас я такси вызову. Надеюсь, быстро приедет.
Такси приехало не очень быстро. Вольф неуклюже обнял её. Она не противилась.
Вольф сел вперёд, она – сзади. Он зачем-то начал ей сообщать, по каким улицам они едут. Лиза слушала вполуха.
Она перестала управлять своими мыслями. Силы откуда ни возьмись созрели в ней, и, если можно было бы, она бы выскочила из машины и начала бы прыгать на одном месте, высоко-высоко, замирая в полёте и запоминая каждую секунду, в которую тело оторвано от земли.
Когда проезжали Литейный мост, она вдруг представила, как Вольф занимался любовью с её недавней соседкой и подругой Катериной. И ведь это наверняка происходило в той съёмной квартире, куда они едут сейчас. Интересно, когда он начнёт к ней приставать?
Наконец они прибыли.
Когда вошли в подъезд, Вольф приложил палец к губам и прошептал:
– Не шумим. Тут соседи дюже вредные.
В жилище Вольфа Лизу ждал совсем не холостяцкий уют. Она подумала: «Катька, что ли, тут прибиралась, пока не бросила его?»
Диван был аккуратно застелен, ни грязной посуды, ни разбросанных вещей. Всё стояло на своих местах.
– Ничего себе! У тебя прямо идеальный порядок.
– Бабушка приучила. Царствие ей небесное. Иногда, бывает, я тут малость бардака наведу, а как вспомню её – стыдно станет. Сразу всё прибираю.
Лизу это так тронуло, такая в этих словах жила безыскусность и в то же время незащищённость, что она чуть не расплакалась.
Вольф принёс бутылку вина. Открыл её штопором, налил в два бокала. Включил ноутбук, из которого вскоре потекла сладко-медленная музыка, сел на диван на почтительном расстоянии от Лизы, затем нервно вскочил и судорожно выключил дивиди-плеер.
– Ты чего?
– Показалось, тебе не понравилась музыка.
– Понравилась. Но не включай опять.
– Я думал, для настроения.
– Оно и так хорошее… А из-за чего всё же вы с Катей разбежались?
Вольф весь превратился в своё страдальческое лицо.
– Я же уже рассказывал тебе, что она вернулась к своему прежнему кавалеру.
– Если бы ты хотел, то удержал бы её.
– Значит, не хотел.
Вольф почувствовал себя неловко, и от Лизы это не укрылось.
«Врёт, – подумала Лиза. – Да и бог с ним. Мне же не замуж за него выходить. Чем же он на самом деле не пришёлся Катрин? Она же так его сперва нахваливала!»
– Ты согрелась? – Вольф наконец придумал, что сказать.
– Я не особо и замерзала.
Они, как по команде, подняли бокалы и легко, но со смыслом чокнулись, будто и он, и она уже знали, что значат друг для друга.
– А теперь почему-то музыки захотелось. Думаешь, я капризная?
– Нет. Что поставить?
– На твой вкус.
Вольф поднялся, подошёл к ноутбуку, стоявшему на письменном столе, пощёлкал мышкой. Заиграло что-то французское.
– А зачем тебе такой большой письменный стол?
– Это мой стол. Я за ним уроки делал. Память… Люблю его. – Он никому не признавался, что тайком писал роман, разумеется, великий, как он полагал, и что он млеет от себя за этим столом, себя, непризнанного гения, азартно печатающего гениальные фразы, которые человечество оценит много лет спустя.
Лиза порывисто приблизилась к нему и поцеловала в губы:
– Какой же ты трогательный!
Вольф обнял её и крепко прижал к себе, потом слегка отстранился, коснулся губами её щеки, сначала почти около уха, потом всё ближе и ближе подбирался к её рту и наконец добрался. Они целовались долго, самозабвенно, словно боясь, что, если они оторвутся друг от друга, ничего не смогут противопоставить тому безжалостному, безнадёжному, способному помешать им любить безоглядно.
Часть третья
* * *
Во сне Артём рыдал – горько, безутешно, так, что самого себя жалко до невозможности. Снилось, что его родители умерли, а он совсем маленький. Проснувшись, удивился, что щёки его сухи. Слезы, ещё какие-то секунды назад стекавшие во сне, были так горячи… Он с минуту ещё находился под воздействием сновидения, но потом реальность проступила во всём своём паскудстве.
Рано. За окном только наметился рассвет, чуть коснулся неба, почти не изменил его, только чуть добавив серого в чёрное. Со
