Марат едва слышно выдохнул.
– Я могу видеть врача после окончания операции?
– Хорошо, – она тяжело встала с документами Рустама в руках. – Я передам, что вы будете его ждать.
– Буду ждать. Спасибо.
***
Марат пристально вглядывался в лицо подходящего к нему врача. Оно было усталым, но спокойным, а темные глаза и крупный с горбинкой нос выдавали в нем представителя южных народов, возможно, земляка Марата – в широком смысле этого слова.
– Вы Ватаев?
– Я, – Марат неосознанным движением протянул руку, которую доктор спустя небольшую паузу пожал. – Как Рустам?
– Все хорошо, – доктор после рукопожатия засунул руки в карманы темно-зеленых штанов и слегка ссутулился. – Сделали лапороскопическую операцию, дырочка маленькая, восстановление будет быстрое – парень молодой, здоровый.
Марат еще раз, совсем тихо, выдохнул. Он знал. Он верил!
– Когда я смогу его увидеть?
– Завтра утром приезжайте.
– Хорошо, спасибо. Скажите, доктор… я не спросил вашего имени-отчества…
– Тимур Дамирович.
– Тимур Дамирович, если что-то понадобится… Я готов оплатить, сколько угодно, чтобы у Рустама все было… Ну, чтобы у него все было в порядке. Чтобы было сделано все, что надо… самое лучшее… Вы понимаете?
– Я вас услышал, – спокойно отозвался доктор. – Если что-то понадобится сверх обычного – я вас проинформирую. Все будет в порядке.
Доктор говорил спокойным, мягким, чуть флегматичным голосом, и Марат отчетливо понял, что это часть его профессионального багажа. Что этот невысокий горбоносый врач с седыми висками на своем профессиональном веку повидал кучу истерящих и невменяемых родственников. Но Марат-то не такой. Он теперь спокоен. Абсолютно спокоен за Рустама. С сыном все будет в порядке. Только что-то вдруг внезапно потемнело в глазах – кратко, но до абсолютной темноты.
Это не ускользнуло от внимания многоопытного доктора.
– Так, ну-ка присядьте.
Марат послушно опустился на холодное металлическое сиденье.
– Гипертоник? – услышал он словно сквозь вату.
– Нет, – Марат сделал над собой усилие и выпрямил спину. – Здоров как бык. Бывший десантник.
– Говорят, десантники бывшими не бывают, – доктор опустился рядом и взял Марата за запястье, прижал палец. – А пульс-то зашкаливает. Ну что вы, уважаемый? Все в порядке с вашим сыном. Неужели не верите мне?
– Верю, – со вздохом согласился Марат. А потом вдруг совершенно неожиданно для себя произнес: – Я сегодня потерял ребенка. А тут еще Рус…Наложилось.
– Простите, про ребенка не понял, – нахмурился Тимур Дамирович.
– Выкидыш. На раннем сроке, – Марат мгновенно и тут же пожалел о своей внезапной откровенности. Делиться своими переживаниями – да еще и с совершенно незнакомым человеком – вообще не про него.
Доктор помолчал, потом покачал головой.
– Что же. Это жизнь, – произнес он, наконец, тем же негромким флегматичным тоном. – По крайней мере, на раннем сроке это происходит достаточно малотравматично для материнского организма. Знаете, что? Я вам прописываю, как врач, терапевтически сто коньяку. Нет, даже сто пятьдесят – учитывая вашу комплекцию. Езжайте домой, примите прописанное лекарство и поддержите супругу. А с вашим сыном все будут в порядке. Я обещаю. Завтра сами увидите.
Две мужчин встали и снова пожали друг другу руки.
***
Артур приехал сам не свой от счастья. И Милана обнимала брата крепко, целовала в щеку и расспрашивала. Говорила, что поедет к Светлане с дочкой завтра, потому что сегодня… Она не смогла придумать, что именно сегодня – но Артур в своем наполовину блаженном состоянии многого не замечал. Вечером он собирался снова ехать к своим девочкам.
И это было ей во благо. Милане необходимо было это время, чтобы зализать собственные раны. Научиться жить в новом для нее состоянии. Которое лучше всего описывалось словами: «Не все ли равно теперь».
Не все ли равно теперь, что Света проболталась Артуру, а Артур рассказал все Марату? Вот вообще все равно. Милана ехала домой и думала о том, что произошло. И осознала вдруг ясно, что, наверное, подсознательно она сама хотела, чтобы кто-то сказал Марату. Зачем она рассказала Светлане? Могла бы промолчать. Могла бы подождать. Ей не привыкать все всегда хранить в себе. Это давняя, укоренившаяся привычка. Да, Светик обладает уникальным талантом проникать под любую наращенную годами броню, ее с Артуром история – явное тому подтверждение. И Милана теперь, задним числом, понимала, что промолчать и не рассказать Артуру Света не могла. А Артур… что Артур? Артур, несомненно, считал, что делает, как лучше. Артур не может руководствоваться другими принципами в отношении Миланы – так же, как и она в отношении него. Она в свое время тоже считала, что имеет право решать за брата, как для него лучше. Например, когда пыталась купить Свету. Дважды. Да и не все ли равно теперь, что сказали Света и Артур. Если ребенка все равно нет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Милана даже не успела его в себе сколько-нибудь ощутить. Головой осознать успела. А всем остальным организмом – нет. И когда, три дня назад, встав с дивана, она вдруг почувствовала, как горячо и обильно потекло по внутренней поверхности бедер – Милана поняла все сразу. Но откуда-то все равно взялся липкий страх, когда она звонила в клинику, когда ехала туда в присланной машине.
Он, этот страх, куда-то спрятался потом. Когда тот же самый врач, Татьяна Дмитриевна Гордеева, ее лечащий врач, прекрасный специалист, акушер-гинеколог высшей категории, у которой Милана наблюдалась, и которая ей две недели назад сказала «Поздравляю, Милана Антоновна, вы беременны» – она же мягко и негромко сказала одно слово: «Увы».
Увы. Три буквы, а сколько смыслов. Если рассуждать разумно, то среди этих смыслов нет большого горя. Ребенка никто не планировал – ни Милана, ни, тем более, Марат. А Татьяна Дмитриевна, все так же тихо и мягко, говорила о том, что ничего слишком страшного не произошло. Что у Миланы прекрасное здоровье и возраст, что, скорее всего, выкидыш был обусловлен какими-то патологиями плода, и что все еще будет, но пока надо обязательно предохраняться барьерными методами, и попить витаминки и чего-нибудь успокаивающего. И все будет в порядке.
Все никогда не будет в порядке. Такой, видимо, Милана человек – что у нее все бывает не в порядке, а через другое место.
Так что это слово из трех букв – оно больше не про горе от потери, оно про… про какую-то нелепость и неправильность ее жизни. В которой все через это самое место. И сегодня эти нелепость и неправильность достигли своего апогея.
Милана подняла руку и задумчиво потрогала щеку. Ее сегодня впервые ударили. На Милану никто никогда в жизни не поднимал руку. Никто. Никогда. Ну, кроме, разве что, Артура – был такой период в детстве, когда они сильно дрались. Но это же не считается.
А сегодня ей дал пощечину мужчина, которого она отчаянно любила. Который стал ее первым и единственным мужчиной. Мужчина, от которого она целых полтора месяца носила в себе ребенка. Милана пыталась найти в себе хоть какие-то эмоции, но теперь не находилось ничего. Ни обиды, ни унижения, ни разочарования, ни даже боли. Ни-че-го. Когда-то одно его имя вызывало в ней бурю этих эмоций. А теперь – пустота.
Потому что теперь – не все ли равно. Теперь уже точно – все равно. И даже эта пощечина – уже все равно. Еще вчера она не могла представить, что кто-то может ее ударить – и Милана будет на это так равнодушно реагировать. Еще полтора месяца назад она не могла представить, что может быть беременной. А теперь – теперь она даже не могла поверить, что десять лет назад она сама разделась и предложила себя мужчине. Чужому мужчине. Мужу другой женщины и отцу двоих детей. Тому, которому, кроме ее тела, от нее не нужно было ничего, а она была готова отдать ему все. Тому, который спустя десять лет ударит ее.
Как же это все… нелепо. Она дура. Снова и всегда дура, если рядом Марат Ватаев. Но теперь – точно все. Урок наконец-то выучен. Ценой маленькой полуторамесячной жизни. Милана судорожно вздохнула, отогнула солнцезащитный козырек, посмотрела на свое отражение. На глаза.
