Десять лет назад она бы умерла от счастья, услышав такие слова. В двадцать восемь лет умирать не хочется даже от счастья. Тем более, если твой мир только что опрокинулся и пересобрался заново.
– Марат, – она подняла руку и осторожно, словно пробуя что-то новое, незнакомое, провела ладонью вверх по его спине, добралась до могучей шеи и замерла. – Давай встанем, а? Мы достаточно простояли на коленях.
Они встали. Точнее, встал Марат. Легко подхватив Милану на руки. А потом медленно и аккуратно опустил.
– Не бойся, – его пальцы снова скользнули нежно по ее лицу, потом зарылись в волосы. – Ничего такого. Я не трону тебя. Не обижу.
Милана понимала сейчас только одно – что ей срочно надо выпить. Но когда она обернулась к барной стойке, Марат уже перехватил своей длинной рукой ее бокал, угадав ее намерение – и протянул Милане. А потом пополнил второй бокал.
– За нас.
Милане ничего не оставалось, кроме как кивнуть. Она сделала медленный глоток вина. Осознать глобально то, что только что произошло, у нее никак не получалось. У нее было полное ощущение, что Марат, который столько лет был предметом ее фантазий и желаний, и жил преимущественно именно там – в этих фантазиях, сейчас вдруг каким-то образом из этих фантазий выбрался и стал реальным. Реальным Маратом из ее фантазий, который… Который ее снова привлек к себе, спиной к своей груди, аккуратно обнял – и вдруг положил свою большую горячую ладонь ей на живот.
Его слегка колючая щека прижалась к ее щеке. Теплое дыхание шевельнуло волосы у виска.
– Бедная моя девочка…
Милана почувствовала, как у нее неконтролируемо задрожал подбородок. Не смей, слышишь, не смей! Не смей быть таким… таким…таким… Каким я уже потеряла надежду тебя увидеть.
Бокал с остатками красного упал на серый ковер, а Милана развернулась к Марату, вцепилась в его шею – и разрыдалась. Она рыдала так, как никогда не плакала в своей жизни. Взахлеб, с подвываниями, до икоты, до перебоев в дыхании. А он стоял рядом, как скала – такой же надежный, твердый, большой, гладил ее – по голове, по спине. И что-то шептал. Милана сейчас ненавидела себя за то, что не может прекратить рыдать и не может расслышать то, что он ей шептал. Но от его голоса – низкого, хриплого и, одновременно мягкого и бархатного, она никак не могла успокоиться. Она когда-то мечтала, что он будет таким голосом с ней говорить. Но никак не могла и предположить, что, когда это произойдет, она будет рыдать, как истеричка, и не расслышит ни слова.
Дело кончилось тем, что Марат снова подхватил ее на руки. И отнес в спальню, а там положил на кровать. Ей было страшно отпустить его плечи – и он лег рядом. Снова привлек ее к своей груди спиной, поцеловал в шею.
– Попробуй уснуть. Тебе надо поспать.
– А ты? Ты потом уйдешь? – голос после слез пресекался.
Его рука сильнее сжалась вокруг ее талии, прижимая к себе.
– Я же сказал – никуда не уйду от тебя. Мне без тебя теперь невозможно.
Голова была пустая и абсолютно гулкая, как огромный собор. Ничего в ней не было. И вообще ничего не было, кроме его теплой руки на ее животе, его губ, медленно касающихся ее шеи. И в этой новой, нарождающейся, обрастающей плотью реальности Милана вдруг и в самом деле заснула.
Глава 8
Мне теперь из этого дома есть только два пути: или я её веду в ЗАГС, либо она меня ведёт к прокурору.
Марат проснулся и резко сел на кровати.
Это была не его спальня. Хотя похожая чем-то. Просторная, с большой кроватью и минималистичным дизайном. По этой комнате даже сразу не скажешь, кому она принадлежит – мужчине или женщине. Разве что большое зеркало и туалетный столик выдавали, что спальня – женская. Эта спальня принадлежит Милане.
Марат спустил ноги с кровати, встал, оглядел себя. Когда он в последний раз спал одетым? Он не мог вспомнить. Наверное, это было очень давно. А вчера он так и заснул, одетый, в ее постели, обнимая ее, прижимаясь губами к ее шее. Ему было невозможно, даже страшно выпустить Милану из своих рук. Казалось, что, если он разожмет руки, прекратит ее обнимать – то она исчезнет. Испарится. Развеется, как дым на ветру.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А где она сейчас? И Марат пошел к двери спальни.
В ее квартире, похоже, не было отдельной кухни. И сейчас Милана обнаружилась в просторной гостиной за широкой барной стойкой, где располагалась кухонная зона. Марат какое-то время молча наблюдал за Миланой. Она одета так же, как вчера – серые спортивные трикотажные штаны и топик на тонких лямках, подчеркивающий упругую грудь и плоский живот. Густые волосы стянуты в низкий хвост. Такая домашняя. Такая… такая до комка в горле красивая. Такая… его.
Милана вдруг обернулась – и заметила его. Они молча смотрели друга на друга. Пока не пиликнул таймер на плите.
– Я… – Милана прокашлялась. – Я проконсультировалась по телефону со знакомым врачом. Мне сказали, что сегодня Рустаму уже можно будет поесть легкий диетический куриный суп. Я... – она обернулась к плите. – У меня была курица, филе. Я сварила. Ну, там немного вермишели, чуть-чуть картофеля, морковка, лук. Вот.
Она замолчала. Молчал и Марат. Восемнадцатилетняя девочка, которая смело и решительно вошла в его жизнь. Молодая женщина, которая так же решительно спустя десять лет туда вернулась. Женщина, который носила его ребенка. Женщина, которая варит суп для его сына.
Как можно было быть таким ослом столько лет, Марат Хасанович?
Он оторвал свое плечо от дверного косяка, обогнул барную стойку и подошёл близко. Милана как-то… как-то как будто настороженно смотрела на него.
Не бойся меня. Пожалуйста.
Он наклонил голову и аккуратно коснулся губами ее виска, вдохнул запах. Так пахнет любимая женщина.
– Спасибо.
Марату было страшно касаться ее сильнее, целовать смелее. Как будто то, что произошло вчера между ними, еще слишком хрупкое. Слишком горячее. Словно новорожденное.
– У меня есть термос, – торопливо заговорила Милана, отходя от него ближе к посудному вертикальному шкафу. – Я туда налью суп. Ты же поедешь сейчас к Рустаму? Перед работой?
– Да, – спокойно согласился Марат. – Поеду обязательно. И, можно, я приму у тебя душ?
– Да, хорошо, – снова заторопилась она. – Сейчас дам тебе полотенце. И… может, тебе приготовить что-то на завтрак? У меня есть замороженные блинчики с творогом. Будешь? И кофе? Кофе будешь?
Ему впервые за долгое время вдруг захотелось искренне улыбаться. Смеяться. Громко и в голос.
– Буду. Все буду.
И, когда он уже с выданным ему Миланой полотенцем пошел в сторону ванной, она вдруг спросила его – негромко и в спину.
– А можно… можно, я поеду с тобой к Рустаму?
Марат не стал оборачиваться. Ему казалось, что он не сможет справиться со своим лицом.
– Конечно, – он прокашлялся. – Я буду очень рад.
***
У его машины, которая была припаркована недалеко от ее, оказалось помято переднее правое крыло.
– Что случилось?! – Милана слышала, как от волнения высоко звучит ее голос. Марат попал в аварию? Как? Когда?!
– Ерунда, отвлекся и поцарапал забор.
– Когда?!
– Вчера.
Они какое-то время снова молча смотрели друг на друга. Вчера? После нашего с тобой разговора? Ох… Нет, если они каждый раз так будут зависать, глядя друг на друга…
– Проехали! – резко тряхнула головой Милана. – Ты первый, я за тобой. И адрес больницы мне в телефон скинь на всякий случай, если разойдемся на светофоре.
Она сказала это и замерла. Марат, наверное, вообще не привык, чтобы ему говорили, что делать. Особенно женщина. Теперь, став взрослой, она понимала лучше особенности мышления мужчин такого склада.
Марат в новой реальности лишь слегка выгнул бровь. У него едва заметно дернулся угол рта, словно он хотел улыбнуться. А потом сказал одно слово:
– Хорошо.
Спустя пару минут два больших черных джипа один за другим выехали с территории элитного жилого комплекса.
