— Это безумие, — чокнулся с отцом Илларионов-младший, — но такая вера в безграничные возможности человеческого разума достойна того, чтобы за нее выпить. За генерала Толстого — человека Нового Возрождения!
— Ты как никогда близок к истине, сын, — улыбнулся Илларионов-старший. — Когда заходит речь о титанах Возрождения, я всегда вспоминаю золотого мальчика Леонардо да Винчи. Для какого-то празднества у очередного своего герцога ему пришлось выкрасить мальчика золотой краской, вручить ему лук и стрелы, чтобы он изображал резвящегося Купидона. Но по окончании празднества великий Леонардо забыл смыть с него золотую краску, а может, еще не успел придумать соответствующего растворителя. Одним словом, золотой мальчик умер в страшных мучениях. Все капилляры и поры на его коже были зацементированы золотой краской. Дай-то бог, чтобы я ошибался, но сдается мне, все вы в этом управлении — золотые мальчики и девочки — специалисты одноразового применения. Не обольщайся насчет его дружбы. Он бережет тебя для звездного часа, который назначит тебе лично.
Илларионову-младшему припомнилась мысль ныне почти забытого римского философа Семпрония Флакка, который заметил, что закаты империй угадываются, когда посреди незыблемости, мощи и изобилия присутствует нечто необъяснимо странное. Илларионов-младший ощутил это странное в пустом зале ресторана «Националь» за столом, застланным белоснежной накрахмаленной скатертью, заставленным мельхиоровыми салатницами, соусницами, салфетницами у огромного черного окна, сквозь которое были видны сюрреалистические в желтой (цвет предательства и измены) подсветке кремлевские башни под ярко-алыми, как некогда увиденная то ли во сне, то ли наяву на щеке огромного черного ворона капля крови, пятиконечными звездами. Странность заключалась хотя бы в том, что они вдвоем сидели в огромном зале (почему больше никого нет, где остальные посетители?) и говорили о близком конце государства, в то время когда его подводные лодки несли боевое дежурство в устье Миссисипи, а его спутники фотографировали президента другого государства, справляющего нужду на поросшем ивами берегу ручья во время ловли форели на уикенде в штате Вайоминг. Илларионов-младший своими глазами видел эту фотографию.
Он осознал окончательную и бесповоротную правоту забытого (как всякого истинного пророка) Семпрония Флакка в день (уже правил Черненко), когда в герметично запертом с вечера храме Василия Блаженного поутру обнаружили неизвестно как туда пробравшегося под километрами асфальта упитанного энергичного барсука.
Генерал Толстой пригласил Илларионова-младшего полюбоваться на помещенного в клетку и доставленного к нему в кабинет толстого хулигана. Барсук вел себя победительно, если не сказать, нагло, посматривая сквозь прутья на генерала Толстого и Илларионова-младшего с каким-то даже превосходством.
Поднимаясь к шефу, Илларионов-младший уже знал, что смертельно больной, ничем не интересующийся генсек Черненко не только затребовал к себе в ЦКБ полный отчет об этом происшествии, но и распорядился засекретить информацию.
— Что вы с ним собираетесь делать? — поинтересовался Илларионов-младший, с детства относившийся ко всем без исключения животным с сочувствием за все те мучения, которые они (в смысле другие, вообще животные) принимали от людей.
Генерал между тем проводил над барсуком какие-то странные эксперименты. Он свернул трубочкой рубль и сунул прямо в нос барсуку. Тот презрительно отвернулся и чихнул. Тогда генерал достал из кармана бумажку в один доллар, свернул трубочку, но даже не успел просунуть внутрь, так стремительно барсук сожрал доллар.
— Не прокормишь, — уважительно заметил Илларионов-младший.
Генерал Толстой вызвал помощника:
— Отвезите в ЦКБ, покажите Константину Устиновичу, а потом…
— В лес, — подсказал Илларионов-младший.
— А вот мы сейчас посмотрим, в лес или на псарню. Дай-ка монетку!
Илларионов отыскал у себя юбилейный рубль с Лениным.
— Решка — отпустим, орел — на псарню. — Ловко, как если бы частенько этим занимался, подбросил вверх монету генерал, поймал, стиснул в кулаке. Пригласил к кулаку помощника и Илларионова. — Решка. Повезло поросенку, — с некоторым даже разочарованием проговорил генерал Толстой.
Может быть, это только показалось Илларионову, но в глазах пожирающего американские доллары и брезгующего советскими рублями барсука определенно промелькнуло облегчение.
Помощник пригласил двух прапорщиков с носилками. Они поставили на носилки клетку, унесли барсука, который на прощанье сильно омрачил воздух в кабинете генерала.
— Значит, все-таки в храме, — вздохнул он, когда помощник прикрыл за собой дверь. — Жаль. Я надеялся, что он будет в Кремле…
— Какая разница, в Кремле или в храме? — удивился Илларионов. — В Кремле что… сожрет звезды? В храме — кресты?
— Рубль металлический, кстати, береги, — посоветовал генерал. — По пять долларов за железный будут давать. А бумажные деньги, если есть, трать, сынок, не стесняйся.
— Вы хотите сказать, что это знамение? — осведомился Илларионов.
— Да ну, какое там знамение, — махнул рукой генерал
Толстой, — готовый сценарий! Это же новый хозяин России! Храм Христа Спасителя восстановит — спасибо, но наворует, нажрет, нагадит… Выше головы. Хорь-то посмышленее будет барсука. Хорь — охотник — двадцать девять километров до курятника покрывает. А барсук жрет все, что вокруг. Где барсук сел, там народу помельче — землеройкам, кротам, ежам — делать нечего. После барсука — выжженная земля. А после выжженной земли что? — спросил у Илларионова генерал Толстой и сам же ответил: — Красное знамя! Но не сразу, — добавил задумчиво, — ох, не сразу… И… не красное…
Уже тогда Илларионов-младший догадывался, что отошедший от дел отец, превратившийся в Окленде в пожилого респектабельного джентльмена, мягко говоря, упрощает генерала Толстого, сравнивая его с Трофимом Денисовичем Лысенко. Сомнения генерала проистекали не из-за борьбы за ту или иную — правильную или неправильную — истину, идею. Сомнения генерала проистекали из-за того, что он (как в случае определения судьбы барсука) держал в своих руках сразу оба конца веревки — обе истины, оба решения, Оба исхода и мучился не тем, как склонить чашу весов судьбы в пользу одного-единственного, по его мнению, правильного исхода, а — какой исход выбрать. Сомнения генерала можно было уподобить сомнениям Господа во дни творения.
Осознав это, Илларионов-младший забыл про предостережения коротающего дни в Новой Зеландии отца и растворился в воле Демиурга…
Хотя ему казалось странным, что генерал Толстой принимал решения, советуясь с подброшенной в воздух и ловко пойманной в ладонь монетой.
Так было в августе девяносто первого, когда Илларионов-младший и генерал Толстой смотрели из окна кабинета на огибающую Железного Феликса колонну танков и бэтээров. Помнится, колонна вдруг дернулась и замерла.
— Ты будешь долго смеяться, — сказал генерал Толстой, — но они остановились на красный свет перед светофором.
В таком случае нам надо отсюда сматываться, — пожал плечами Илларионов, — и чем быстрее, тем лучше.
Генерал медленно подошел к письменному столу, достал новейшее высокочастотное устройство, из тех, которыми пользовались выходящие в открытый космос космонавты. Переговоры по этому устройству было невозможно ни запеленговать, ни подслушать.
— Подними дуло, — сказал генерал в устройство, — я хочу посмотреть, где ты.
Один из стоящих на площади Дзержинского танков поднял вверх дуло, как пустое древко без знамени.
— Жди команды. — Генерал отключил устройство, опустил руку в карман брюк. Сегодня он почему-то был в форме. Лампас на штанине зашевелился, как змея, проглотившая кулак-лягушку. Генерал Толстой извлек из кармана… пятак. — Решка, полковник, — сказал он, — и они разгонят этих вонючек у Белого дома к чертовой бабушке. Пара залпов зажигательными по вестибюлям — и… — подбросил в воздух монету. — Увы, полковник, — честно предъявил Илларионову орла. — Орел… — задумчиво посмотрел на пятак. — Ладно, пусть будет орел. Только это не орел, сынок, а барсук. Барсука им надо в герб, а не орла, ведь так? — включил переговорное устройство. — Отбой! Пусть идет как идет. Предоставь это дело судьбе. Ну что, — посмотрел на Илларионова, — займемся эвакуацией комнаты смеха?
…Когда люди нового председателя комитета, взломав дверь, ворвались внутрь личного архива генерала Толстого, их взору предстали голые стены и чистые, смотрящие во внутренний двор окна.
— Как вам удалось так быстро вывезти? — спросил Илларионов-младший у шефа, когда мимолетный председатель покинул комитет, успев, правда, поменять его название и передать американцам кое-какие документы.
