и факты 2015b). Пророссийские альянсы, на которые делали упор СМИ, почти всегда были пережитками советских союзов и идеологических симпатий, эклектично охватывая Джереми Корбина, иорданских королей и вьетнамских коммунистов (Лента 2015c; Замахина 2015; Зубков 2015). Основной посыл заключался в том, что Россия может пользоваться преимуществами исторических альянсов, созданных с помощью советской "мягкой силы". Как будто, подтвердив свой статус великой державы с советскими долгами, Россия открыла сокровищницу альянсов. Внезапно известные союзники СССР, такие как Куба, были описаны как "снова на нашей стороне" (Борисов 2015). Естественно, основной акцент был сделан на долговечности и прочности российского союза с Сирией (Lenta 2015d), в котором Россия вернула СССР роль ее защитника (Алехина 2015).
С октября 2015 года Россия усилила и расширила свое военное присутствие в Сирии. В ответ на это телевизионные шоу и СМИ стали подробно рассказывать о новом российском оружии , разжигая ажиотаж милитаризма. Примером одержимости блестящим оружием и военным порно стал недавно созданный раздел "Русское оружие" на сайте "Российской газеты". Здесь и в других разделах читатели могли узнать о новейших образцах вооружений и об их истории; например, СМИ подчеркивали советское наследие Ту160 (Российская газета 2015б) и ракеты "Калибр" (Колесниченко 2015), способствуя созданию ощущения преемственности между советским и российским оружием и солдатами.
Российские СМИ также с удовольствием подчеркивали преемственность и достижения невоенного характера, например, освоение космоса. Дмитрий Медведев привел один из таких примеров в интервью "Российской газете", когда сравнил шок Запада от демонстрации силы России в Сирии и на мировой арене с их удивлением после запуска спутника Sputnik:
Американцы переживают травму, которая имеет только один прецедент: запуск первого искусственного спутника Земли (Спутника) в октябре 1957 года. Тогда Америка решила, что она во всем была не права. Но это самообвинение привело к появлению первого человека на Луне. Сейчас мы говорим не о Луне, а о дипломатах и спецслужбах, принимающих решения в ситуации, когда появилась невиданная ранее военная машина с новыми видами вооружений, на создании которых настоял Владимир Путин, несмотря на разрушительный [экономический] кризис, вызванный падением цен на нефть.
Кузьмин 2015
Последняя строка приведенной выше цитаты выдает озабоченность внутренней политикой в том, что в остальном было очень ориентировано на внешний мир. Однако даже это было лишь попыткой свалить вину за экономические проблемы России на внешние силы, а не на политику Владимира Путина.
Аргумент о том, что Россия восстанавливает величие времен холодной войны, неизбежно подпитывал все более мессианские представления о глобальной роли России. В этом тема продолжала логику освещения санкций, согласно которой многое из того плохого, что произошло с 1991 года, произошло именно из-за распада СССР, хотя в этом освещении больше подчеркивалось окончание холодной войны, чем конец СССР. Более эрудированные российские СМИ утверждали, что возвращение России на мировую арену и возобновление прав СССР восстановит баланс в мировом порядке; например, Анна Федякина из "Российской газеты" утверждала, что российское вмешательство в Сирии "напоминает то, что было во времена холодной войны, когда между СССР и США существовал баланс, который позволял действовать" (Федякина 2015).
Хотя демонизация западных лидеров была характерна для всех этих примеров - и в речах и обращениях политиков присутствовал значительный элемент исключения, - правительство старалось не создавать слишком много врагов. Вместо этого политические лидеры предпочитали использовать большой (хотя и не всеобъемлющий) подход к патриотической истории, находя место для целого ряда голосов в ее туманных пересказах российской истории. В конечном итоге цель исторического фрейминга заключалась в том, чтобы сделать историю актуальной для многих людей, использовать ее для "продажи" государственной политики и привить санированный взгляд на историю, обеспечивающий удобный контекст для настоящего: такой взгляд укрепляет основные убеждения Кремля о России как о великой державе с миссией и потребностью в сильном государстве и особом пути. Освещение и историзированные объяснения украинского кризиса, санкций 2014 года и Сирии укрепили это видение российской идентичности, но они также внесли свой вклад в более широкий медиадискурс, который одержим и секьюритизирован историей с явными политическими и политическими последствиями.
Глава 4. Усиление призыва к истории
Во время исследовательских поездок в центральный российский город Воронеж я жил в многоквартирном доме брежневской эпохи на улице Ворошилова, названной в честь сталинского народного комиссара (или министра) обороны. Чтобы добраться до площади Ленина в центре города, мне нужно было пройти по улице Кирова и проспекту Фридриха Энгельса. Поскольку город был в значительной степени разрушен во время Второй мировой войны, мало что напоминало жителям о досоветском существовании, и инфраструктура, и названия улиц напоминали о коммунистической эпохе. Типы временной размытости, о которых говорилось в предыдущей главе, только усилились бы из-за сохраняющегося советского городского присутствия во многих, если не в большинстве, российских городов.
Советские пережитки обеспечивают инфраструктуру поддержки для кремлевского использования истории, одновременно показывая, что многие слои населения страны не видят реальной необходимости двигаться дальше. Оценивая эмоциональную и политическую силу этой непростой ностальгии, российские политики в своих заявлениях и интервью постоянно подчеркивают важность воспоминаний о прошлом. Таким образом, они создают дискурсивную среду, необходимую для процветания обращения к истории и ее использования. Питаясь основными темами, включающими Великую Отечественную войну, советскую ностальгию (заслуженную и мнимую), имперское величие, средневековых рыцарей, окруженные крепости, пострадавших россиян и чрезмерно развращенные периферии, политические деятели ловко адаптируют историю прошлого в соответствии с потребностями настоящего.
Временами освещение российских политических новостей может показаться не более чем вопросом расстановки исторических мотивов, как частей лобзика, для создания повествования, которое оправдывает настоящее или, по крайней мере, дает красивую аналогию, имеющую смысл на эмоциональном, если не интеллектуальном, уровне. Навязчивое использование правительством исторических аналогий было способом подчеркнуть актуальность исторических эпизодов для повседневной, современной жизни людей, а обвинения (и доказательства) в том, что враги за рубежом хотят переписать и очернить российскую историю, были способом секьюритизации коллективной и культурной памяти.
В большинстве случаев повествование СМИ и политиков строится на спорах о современной интерпретации - или забвении - истории. Это история ради политики, а не история ради истории, поэтому важно смотреть не только на то, что вспоминают (или игнорируют), но и на то, почему и как происходит вспоминание. Кремлевский "призыв к истории" опирается и пересекается с целым рядом различных популярных нарративов, которые способствуют, облегчают и подкрепляют эту одержимость историей. Приведенное ниже обсуждение далеко не исчерпывает тропов и нарративов, доминирующих в российских СМИ и политическом дискурсе, но оно должно дать полезное представление о дискурсивном контексте и опорах, в рамках которых Кремлю удалось превратить историю в вопрос повседневной важности и экзистенциальной безопасности.
Войны памяти и война против исторической фальсификации
Начиная с
