которое он цитирует (Fairclough 1995: 42). В российских СМИ маркеры дистанции используются для людей, которые выражают если не идентичные, то очень похожие с диктором или журналистом взгляды. Таким образом, они применяют технику западных СМИ (где, по иронии судьбы, она часто используется для дискредитации людей с альтернативными взглядами) и инвертируют ее, чтобы создать впечатление различий и разнообразия мнений, в то время как на самом деле такого разнообразия не было (Riggins 1997: 11). Этот прием, призванный создать впечатление о плюрализме поддержки позиции правительства, также отвлекает внимание от того, что СМИ используют внешних спонсоров и вкладчиков, чтобы передать на аутсорсинг преднамеренное искажение фактов.
В российские телепрограммы иногда приглашают "символического" мазохиста с Запада или Украины, которого потом изводят и высмеивают за его нежелание видеть, что происходит на самом деле. Тон этих телепрограмм и всей российской политики в целом исключительно конспирологический. СМИ потакают фантазиям о причастности внутренних врагов к заговорам против России и мирового порядка, в котором доминируют США (Lenta 2015e). Такой конспирологический язык является частью более широкой попытки СМИ и политиков изобразить Россию и Путина жертвами несправедливого мирового порядка, в котором не только россияне являются жертвами. Во многих отношениях виктимность России является чисто символической, по крайней мере, в настоящем, когда Путин якобы защищает Россию от любых страданий. Вместо этого русские символизируют виктимность в той мере, в какой они представляют простых людей по всему миру, заинтересованных в справедливости и правильности в противовес "элитным" интересам западных правительств. Это создает популистский нарратив, в котором Путин представляет народ (narod) своей страны и, таким образом, обращается к народу других стран; поэтому иностранные правительства чувствуют необходимость бороться с ним. Таким образом, Путин становится не только лидером собственного народа, но и героем для простых людей в других странах, которым элиты не дают соединиться со своей подлинной историей и отстаивать свои традиционные ценности.
Чтобы поддержать эту точку зрения, СМИ часто используют иностранные голоса, причем не всегда самым убедительным образом. Одна из давних практик - включать комментарии из случайных аккаунтов в социальных сетях, чтобы предположить поддержку в зарубежных странах российского президента или политики российского правительства, ссылаясь, например, на социальные сети канадских студентов (Азаева 2014). Одним из моих любимых примеров было включение случайного сообщения в Facebook от косметолога, проживающего в городе Оксфордшир, где я жила во время защиты диссертации. В нем специалист по красоте критиковала политику Ангелы Меркель по приему просителей убежища из Сирии, а российские СМИ приводили ее в качестве доказательства того, что простые люди восстают против навязанного элитой мультикультурализма. Среди более знакомых "антиэлит" - беглец от налогов Жерар Депардье, всегда охотно критикующий внешнюю политику и политику безопасности США (Плешакова 2015). Узнаваемость имен западных комментаторов во время освещения событий в Сирии была гораздо выше, чем во время событий 2014 года, когда СМИ часто преувеличивали значимость и статус западных сторонников. Напротив, такие известные личности, как Фредерик Форсайт, Роджер Стоун, Оливер Стоун, а также политические деятели, такие как конгрессмен Брэд Шерман, с удовольствием говорили с российскими СМИ о Сирии.
Один элемент оставался неизменным вне зависимости от сюжета: Западные люди (знаменитые или нет), которых интервьюируют или одобрительно цитируют российские СМИ, почти всегда подрывают оппозицию России в своей стране. Таким образом, они помогают прокремлевской прессе создать искаженное впечатление об общих взглядах и симпатиях среди западного населения (Чигишов 2014d: 24.55). Неудивительно, что российские СМИ особенно любят цитировать иностранцев, которые открыто выражают свое восхищение знанием истории Владимиром Путиным или россиянами. Среди них время от времени появляется французский политолог Иван Блеу, который утверждает, что "Владимир Путин хорошо знает историю, чем, увы, могут похвастаться немногие государственные деятели на Западе" (Прокофьев 2015). Подобные заявления являются частью более широких усилий по представлению Путина и России в качестве объектов восхищения и зависти за их осведомленность об исторической правде, которая якобы позволяет России(ам) лучше понимать текущие дела.
Российские СМИ также любят брать интервью или рассказывать о "простых" людях, которые демонстрируют сильную культурную близость с Россией и/или СССР; например, о сирийских военных, которые учились в Советском Союзе, или о местных жителях оккупированных территорий на востоке Украины. Такие местные жители часто анонимизируются, особенно в тех случаях, когда они, как представляется, принадлежат к восточноукраинским "сепаратистским" ополчениям (Ивашкина 2014a). Интерпретации событий (якобы) местными жителями часто были более драматичными и конспирологическими, чем в российских СМИ, возможно, в рамках намеренных усилий, чтобы последние выглядели сравнительно спокойными и объективными. Например, через несколько дней после пожара в Одессе в ролике "Вести недели" появились люди, выдающие себя за одесситов, которые утверждали, что сторонники Майдана заранее спланировали пожар и теперь используют насильственные методы для сокрытия своих преступлений, включая отравление выживших газом (Чигишов 2014f: 57.00). Такая драматическая версия событий показалась бы многим зрителям неправдоподобной, но при этом преувеличения российских СМИ выглядели бы более правдоподобными и даже представляли бы "здравомыслящее большинство".
Героизм
В своих популистских изображениях народности и мужественности Владимира Путина СМИ предлагают российского президента в качестве примера героизма (Moss 2017; Sperling 2014). В частности, в 2014 и 2015 годах СМИ и правительство стремились побудить людей продемонстрировать свою преданность официальной власти, совершая ритуальные акты поддержки, которые описывались как героические (Чигишов 2014b: 17.33; Тканчук 2014). Например, в телевизионных программах появлялись сюжеты о примерных "героях", исповедующих правильный исторический нарратив и патриотично реагирующих на внешние угрозы этому нарративу (Чигишов 2014e: 56.06, 2014c: 01.06.56). СМИ характеризуют таких "героев" как обычных, повседневных людей, призванных защищать свой дом от нападения, тем самым усиливая ощущение экзистенциального кризиса, которое лежит в основе большей части российского политического дискурса.
Подчеркивая угрозы истории, государственные СМИ и политики пытаются превратить эти культурные и основанные на "памяти" угрозы в вопросы личного характера. Одна из наиболее вопиющих тактик, используемых российскими СМИ, чтобы подчеркнуть значимость исторического нарратива для национальной и индивидуальной идентичности, - это высоко персонализированный тон при освещении исторических тем и сюжетов. При обсуждении таких значимых событий, как Великая Отечественная война, журналисты намеренно персонифицируют язык ("мы", "наш"), часто переходя на семейный ("наши отцы", "наши деды") и первобытный. В освещении украинского кризиса последние даже включали посещение кладбищ и разговоры о "наших предках", "наследниках" (злодеях или героях, в зависимости от ситуации) и "потомках ветеранов" (Фильмошкина 2014; Миронов 2014; Королев 2014д: 22.54).
С помощью этих риторических приемов СМИ пытались сформировать чувство национальной сплоченности, противопоставляя Евромайдану, Западу, оппозиции и многочисленным другим оппонентам. Акцент на семейных отношениях делает прошлое и политику личными: "Наша память дана нам нашими родителями, бабушками и дедушками. Поэтому мы знаем,
