истории как экзистенциальную атаку на саму российскую идентичность. Таким образом, хотя ксенофобские и антизападные нарративы существуют независимо от политического использования истории, описанного в этой книге, их сочетание важно для реализации мобилизационных возможностей эмоциональных исторических нарративов.
Это помогает объяснить все более интенсивный язык, используемый для "других" предполагаемых внутренних врагов Кремля, процесс, который ускорился в период с 2014 года до конца 2015 года, то есть примерно до начала украинского кризиса и российской интервенции в Сирии. Хотя освещение Украину в российских СМИ было гораздо более эмоциональным, журналисты, освещающие Сирию, часто использовали технический, даже патологизирующий язык для описания тех, кто не согласен с вмешательством Кремля: "Существует своего рода морально-интеллектуальное "состояние". Я бы назвал это "партофобией" или, если хотите, "пожиранием нации" [отчизноведением]" (Грачев 2015). Ссылка на "партию" вызывает намеренные отголоски Советского Союза, одновременно вписываясь в более широкий нарратив, согласно которому критиковать правительство не только непатриотично, но и откровенно чуждо. Например, Владимир Путин обвинил "иностранных агентов" в распространении фальшивых новостей о гибели мирных жителей в Сирии, "как только российские самолеты взлетели" (Kremlin.ru 2015b).
В российских политических СМИ очернение внутренних врагов как чужеродных и коррозийных является неотъемлемой частью секьюритизации политического и исторического пространства. С отголосками 1930-х годов внутренние враги изображаются как представляющие большую угрозу для российского государства, чем внешние (Petersson 2017: 242). Эта презентация опирается на образ внутренних врагов как негативной, исключающей силы, против которой "патриоты" и "герои" могут и должны определять себя, создавая границу между "нами" и "ими". Примером тому стало обращение Владимира Путина к Федеральному собранию в 2014 году, в котором он задался вопросом, не собираются ли западные политики спровоцировать "действия пятой колонны, этой разрозненной кучки национал-предателей" (Kremlin.ru 2014). К 2020 году подобные настроения стали еще более явно связаны с историей, как, например, когда Путин назвал исторических инакомыслящих "современными эквивалентами [нацистских] коллаборационистов" в своей речи в День знаний, о которой говорилось выше. Такая интенсивная секьюритизация приравнивает историографические дебаты к самому низкому предательству, не оставляя возможности для умеренности или компромисса.
Элита против народа
Государственные СМИ и политики, делая акцент на вражде, разделяют людей на четкие и антагонистические бинеры. Выделение потенциальных критиков и превращение их в предателей - полезная тактика для направления популистских тенденций. Недовольство элитой направляется на критиков правительства (Tipaldou and Casula 2019). Иными словами, не чиновники "Единой России", содержащие квартиры и вторые семьи в западных столицах, а те, кто упорно не соглашается с политикой правительства, будь то современные реалии или вопросы памяти, являются, по всей видимости, неприкасаемой элитой. Предположительно, такие люди были враждебны простым россиянам, потому что их симпатии были связаны с Западом, что отражалось в их подозрительных историографических тенденциях.
Настоящая оппозиция изображается как не имеющая корней космополитическая, либеральная элита, а президент, владеющий золотым ершиком для унитаза, - как неприкасаемый. Это, безусловно, шокирует, но многие из обвинений, брошенных в лицо оппозиционерам, несомненно, будут знакомы читателям популистских дискурсов за пределами России. Конечно, слова "либеральный" и "элитный" имеют значение, зависящее от интерпретации говорящего: в "Комсомольской правде" было гораздо больше "либеральных" вещей, чем в более урбанистической "Ленте", что отражает определенное разнообразие внутри проправительственных СМИ. Однако, как правило, они включали в себя следующие характеристики и установки:
- финансово комфортные, представители среднего класса и обеспеченные люди (Кагарлицкий 2014b);
- путешествующие космополиты (Стешин 2014);
- те, кто получил финансовую выгоду или чей статус улучшился в 1990-е годы (Миронов 2014);
- и те, кто не испытывает ностальгии по СССР (Skoibeda 2014c).
Считалось, что такие люди радуются российским бедам, даже создают их. Во время дефицита продовольствия в 2014 году, последовавшего за ограничением Россией импорта из ЕС, один пламенный журналист с усмешкой написал в "Комсомольской правде", что "представители среднего класса спешат опубликовать изображения пустых полок времен позднего СССР" ( Arsyukhin 2014c).
Нацеленность правительства на либеральные и столичные слои общества была вполне предсказуема: очевидное неприятие Путина и угрозы в его адрес во время протестов 2011-12 годов отравили президента против этой городской аудитории. 1 Кремль также мог опираться на антагонизмы , укоренившиеся в российской культуре, зеркально отражая, но обновляя вековое российское противостояние между интеллигенцией и народом (Rutten 2010: 104). Объектом гнева российских СМИ и политиков стали не только образованные жители мегаполисов, но и так называемые новые русские - те, кто разбогател после распада СССР. Народная насмешка над безвкусицей и материализмом последних опирается на ассоциацию вестернизаторских традиций с poshlost', или бестактностью ( Boym 1994: 42). Интересно, что безвкусные или грубые люди традиционно противопоставлялись интеллигенции, но с 2014 года (возможно, раньше) некоторые части бульварных СМИ начали (по общему признанию, несовершенно и непоследовательно) объединять интеллигенцию с "новыми русскими", чтобы создать новую гибридную форму дренирования в российских исторических и политических нарративах ( Arsyukhin 2014a, 2014b).
Этих двух типов объединяла не только неглубокая любовь ко всему западному, но и их отрыв от (мнимого) мейнстрима, который СМИ пытались создать и сформировать с помощью различных тактик. При освещении сейсмических или спорных событий СМИ полагаются на бурный, хотя и неаутентичный поток внешних авторов, чтобы обеспечить разнообразие мнений, которое маскирует отсутствие разнообразия взглядов в такой контролируемой медиасреде, как российская. Вместо того чтобы высказываться "за" и "против", СМИ предлагают целый ряд различных голосов, представляющих один и тот же аргумент, создавая иллюзию полифонии демократической дискуссии, в которой нет разногласий. Вариант этого можно увидеть в использовании российскими СМИ "голосов с улицы" (Darczewska 2014). В этих новостных репортажах vox populi все, кто хорошо одет и придерживается общепринятых взглядов, выражают проправительственные взгляды, в то время как немногие несогласные голоса принадлежат неопрятным и необычным людям. Таким образом, широкое использование внешних авторов можно рассматривать как тактику маскировки и обеспечения дальнейшего ужесточения авторитаризма от "управляемого плюрализма", более характерного для предыдущих президентских сроков Путина (Balzer 2003), к информационной автократии, наблюдаемой в третий срок Путина. Информационная автократия в конечном итоге была вытеснена более традиционным авторитарным стилем вскоре после вторжения России в Украину в 2022 году.
Чтобы скрыть, насколько сузилось пространство для альтернативных взглядов, СМИ продвигают свои новостные и дискуссионные программы, используя весьма обманчивые формулировки. Создатели программ утверждают, что дебаты охватывают широкий спектр мнений, но любое реальное различие в лучшем случае поверхностно. Чтобы размыть грань между фактом и вымыслом, телевизионные продюсеры и ведущие новостей используют традиционные средства массовой информации: например, "маркеры дистанции". Традиционно используемые в дискурс-анализе для описания акта дистанцирования себя от претензий на истину, выдвигаемых другими, маркеры дистанции включают в себя кавычки и фразы типа "якобы", "согласно" и т. д., которые подчеркивают разницу между мнением диктора и мнением,
