не смейся, не смейся, милый... Женат? Дети есть? И жена работает? Нет? Ну, тогда твоё дело иное, ты этого, милый, и не поймёшь. А вот у меня четверо сыновей было, старший-то, её вот папка, — она погладила девочку, заснувшую у неё на плече, — он в войну погиб. А трое — живы, и у всех дети. Ну, меня наразрыв: «Мамаша, ко мне», «Нет, ко мне, пожалуйста», «Нет уж, мне окажите честь...» Вот что пишут.
— Это сыновья. А снохи? — сердито пробурчал Василий Рыбников, которого раздражали хвастливый тон и самоуверенность старушки и то внимание, с каким её тут все слушали.
— Не помог, что ли, перец-то? — спросила та, поднимая голову и наводя на Рыбникова свои большие, круглые в чёрной оправе очки.
— Как мёртвому припарки.
— Оно и видно. Хмурый больно ты человек...
— Нет, а верно, мамаша, как же с пословицей-то: свекровь в дом — всё вверх дном? Иль уж устарела? — осведомился пожилой бригадир монтажников, по совету которого Рыбников полоскал рот коньяком.
— А и устарела, что ты думаешь? — спокойно отозвалась старушка. — Не прежнее время. Теперь мы, бабки-то, ах в каком дефиците!.. Думаешь, у меня так всё сразу гладко со снохами и пошло? Нет, миленький, всё было: и раздоры, и разговоры, и «я или она»... Только мне что — живите, как вам лучше, а я сама себе голова. Мне за работу мою достойную пенсия идёт. Комната за мной в фабричном доме навечно закреплена. Мы себе с Нюшей живём, сами себе самые главные. На фабрике меня помнят, на торжественные заседания билеты присылают, да всё в первый ряд. Узнали, что зрение моё ослабло, что читать-то мне трудно уж стало, — радиоточку велели ко мне бесплатно провести, чтобы тетя Ксюша от жизни не отставала. Нам с Нюшей и дома хорошо, а вот им без нас иное дело.
— Сыновьям или снохам?
— Да тем и другим. Одна семья-то... Ишь, заснула Нюшенька-то моя... Вы бы, товарищи, очистили диванчик, я её бы и уложила.
Сказала она это с такой уверенностью, будто была хозяйкой, и несколько загорелых стажёров, возвращавшихся со строительной практики, сразу вскочили, уступая место, а геолог принял спящую девочку из рук старушки и бережно уложил её.
— Так вот что, хмурый ты человек: спрашиваешь ты — сыновья или снохи... — продолжала старушка, удобно усевшись в кресле и опять наводя на Рыбникова свои очки. — А вот я тебе скажу: и те и другие из-за меня аж вздорят... Вот-вот, и ничего тут особенного — время такое, старый человек теперь в большом уважении. А как им иначе и быть-то? Вот месяц-полтора назад сын мой Михаил — он в Воронеже в институте лекции читает — и невестка Лида — она тоже у нас учёная: какую-то там клубнику удивительную вывела и даже премию за это получила, — так вот оба пишут мне: «Начинается у нас приём студентов, будем мы очень заняты. Вовка нездоров. Приезжайте, — они меня на «вы» зовут, — приезжайте, пожалуйста, мамаша, к нам». Ладно! Вовка болен — дело серьёзное. Собираемся мы с Нюшей в путь-дорогу, благо нам не привыкать — город Воронеж нам известен. А тут, хвать, из Свердловска телеграмма! Большая — рублей пятнадцать, поди, за неё заплачено: «Мама, срочно самолетом командируйтесь к нам. Получили отпуск, путевки в Сочи в кармане, проездные командировочные перевели телеграфом, обнимаем, целуем. Фёдор, Сима». А Фёдор — сын мой. Он на Уралмаше мастер наипервейший. Машины для этих ваших строек какие-то ходячие собирает. А Сима — Серафима то есть, его жена — тоже там в цеху по металлу что-то работала, а теперь студентка в институте. И вместе с телеграммой подаёт мне почтарь от них командировочные. И на меня, и на Нюшу.
Что делать, куда ехать? Тут Вовка болен — там вовсе трое ребят осталось нивесть на кого. А пока раздумывала, письмо отсюда, от сына моего Семёна, то есть Семёна Петровича Зайчикова, — он где-то тут у вас на стройке тоннельный мастер, и жена у него Зойка. Они вместе в Москве метро строили, а теперь она тоже тут у них какое-то важное лицо. Я её, грешным делом, не люблю. Занозистая такая: «Вы в мои дела не лезьте» да «я и без ваших советов проживу». Но у них беда — двойня маленькая. И пишут они: «Мама, знаем мы, и Свердловск и Воронеж на вас претензию имеют, но нам вы должны оказать предпочтение: у нас важнейшее строительство — это раз, и четвёртая по счёту домработница на курсы строителей устрельнула — это два, и нам позарез некогда, объект в эксплуатацию сдаём, — это три...»
— Ситуация! — говорит пожилой монтажник, и его длинные моржовые усы, нависающие на рот, не в силах прикрыть улыбку. — Вот и решай, к которому податься. Тут, брат-бабушка, нужен государственный подход!
— И правильно, что ты улыбаешься, милый. Мы с Нюшей так рассудили. Михаил с Лидой оба ласковые, обходительные, они в большом городе и человека себе, если надо, легко найдут, да и в случае чего могут тёщу вытребовать, у них тёща имеется. Так? Федор с Симой хоть проездные и командировочные нам прислали, у них тоже не крайность: детей можно в колхоз, к Симиному отцу, к свату моему, отправить. Я там у него бывала — крепкий, приятный колхоз, и живут просторно, ребятам раздолье, горы, река... А у младшенького-то мово, у Семёна Петровича, хоть жена у него и репей, бог с ней совсем, а положение действительно серьёзное. Возьмёшь молоденькую в няньки — через месяц на курсы бежит. И правильно бежит! Ей профессию надо, чего ради она будет в няньках болтаться, когда, может, из неё через год-другой знаменитый человек выйдет? Ну, а старух в окрестных станицах давно поразбирали. Сколько людищей-то понаехало! Да и не очень-то они идут к чужим в няньки, станичные старухи. Очень им надо, когда колхозы тут богатые, всё у них есть! Да и свои-то внуки — они милей чужих детей.
— Стало быть, к занозистой невестке и едете?
— К занозистой
