Русское верховное командование на этом торжестве должен был представлять Колчак, который как военный министр ехал для инспектирования войск Екатеринбургского фронта.
По «случайному совпадению» вагон Колчака был прицеплен к поезду английского посланника Уорда, который с ротой своего батальона ехал на торжество.
Вскоре в екатеринбургских газетах появился ряд хвалебных статей о Колчаке и интервью Уорда, в котором особо подчеркивалось: «При наличии таких людей, как Колчак, Россия никогда не погибнет».
Указывалось на дружеские встречи Колчака с Гайдой, на совместные с Уордом поездки на фронт, где в виде развлечения производилась артстрельба по красным под звуки оркестра, игравшего популярные английские песенки «Colonel Bogey» и «Типперери».
Омск, 13 ноября. На банкете в честь прибывших в Омск французских офицеров находившиеся в ресторане русские офицеры не только потребовали исполнения старого русского гимна «Боже, царя храни!», но и начали подпевать. Создалась неловкость. Французский военный комиссар Реньо, а также французский и американский консулы при исполнении гимна не встали. Не встал и представитель Директории. Разразился скандал.
Генерал Матковский не принял никаких мер, даже по отношению особенно разошедшегося полковника, оказавшегося атаманом Красильниковым. Иностранные представители вынуждены были уехать с банкета.
На другой день я по телефону спросил Матковского, арестовал ли он виновных. Матковский заявил, что все еще выясняет таковых, и спросил: «А если среди виновных окажется сам Красильников — и его арестовать?»
И это спрашивал командующий армией — старый опытный генерал!
«Конечно арестовать, — ответил я, — вы заставляете меня учить вас вашим обязанностям».
Впрочем, я никогда не забуду одного весьма показательного факта, связанного с этим генералом.
В Омске солдаты одного из батальонов отказались идти на фронт, требуя боеприпасов, продовольствия и обмундирования. На глазах возмущенного английского Хэмпширского полка солдаты были разоружены и над ними учинена расправа. Генерал Матковский немедля издал приказ с изложением всего происшедшего. Приказ заканчивался словами: «Расстреляно двадцать. Бог еще с нами. Ура!»
Что еще можно добавить к портрету господина Матковского?
В тот же день, 13 ноября, я отбыл на фронт. А через три дня Красильников на глазах бездействующего Матковского арестовывал членов Директории.
Поезд, 16 ноября. За окнами вагона вьюга, поэтому еще уютнее в моем салоне; несмотря на недомогание, я все же чувствую здесь отдых от последних дней, полных забот и тревоги.
Навстречу шел поезд Уорда с вагоном Колчака. Приказал Колчаку обождать меня в Петропавловске, если прибудет раньше. Колчак возвращался из Екатеринбурга. Он явился в мой вагон, высказал, что очень доволен поездкой, духом и бодростью войск. Принимал парад, выезжал на броневике на фронт.
Свидание его с Уордом, Гайдой, Пепеляевым и Голицыным было подготовлено заранее и не без ведома их омских друзей.
Из длинного разговора с Колчаком я еще более убедился, как легко он поддается влиянию окружающих. Мое поведение в связи с выходкой Гайды (его попытка идти войной на Омск против штаба Сибирской армии в лице генерала Белова) резко изменило то настроение, с которым он вошел в мой вагон. Он уже соглашался с гибельностью и несвоевременностью каких бы то ни было переворотов. Он или очень впечатлителен, или хитрит.
Колчак опять заговорил о необходимости расширения его прав как военного министра.
Адмирал обедал в моем вагоне. Присутствовала сестра моей жены, врач местной детской колонии. В Петропавловске я задержался на целых семь часов».
На этой записи дневник обрывался. Тухачевский утомленно потер глаза длинными тонкими пальцами и мысленно представил себе Колчака: этот адмирал, хотя и был его противником, чем-то импонировал ему. «Вот как идут к высшей власти!» — не то с завистью, не то с одобрением подумал Тухачевский и решил, что если будет передышка в боях, то обязательно прочитает подробные материалы о Колчаке, которые обещал ему разыскать в архивах Вячеслав Вересов. Вячеслав не упускал случая порыться в них, когда армия отбивала у белых очередной город.
«Да, — размышлял Тухачевский. — Теперь особенно понятно, почему белые, имея такую мощную поддержку в лице своих зарубежных союзников, не только не побеждают, но даже порой вынуждены отступать под напором красных. Борьба за власть, грызня внутри самой верхушки, сплошные парады, банкеты, приемы, благотворительные концерты, драчки из-за того, исполнять ли гимн «Боже, царя храни!», вставать или не вставать при его исполнении, неисчислимые интриги, уязвленное самолюбие, разрастающееся в трагедию из-за того, что предоставили квартиру не в центре, а на окраине города, или из-за того, что при встрече не оказалось какого-то высокого лица… Нам бы их проблемы!»
Дневники Болдырева, как отметил Тухачевский, не отличались глубиной анализа, но все же давали ясное представление о том, что происходит в стане врага. А это уже что-то!
«Колчак, — все повторял и повторял это странное имя Тухачевский, испытывая подспудное желание встретиться с адмиралом тет-а-тет и вступить с ним в долгий, мучительный разговор. — Сильная личность. И если он захватит власть, победить его будет нелегко…»
13
Мрачной и вьюжной ноябрьской ночью, в своем салон-вагоне, расслабившись от дневных забот и треволнений, генерал Болдырев не отказал себе в удовольствии продолжить начатое еще накануне чтение любимого им Оскара Уайльда. Философские изыски в его «Портрете Дориана Грея» очаровывали своей затейливой красотой и непредсказуемостью, подавляли все еще теснящиеся в утомленной голове отзвуки ушедшего дня с его бестолковыми боями. Хотелось расслабиться и отогнать от себя мысли о призрачности и бессмысленности человеческой жизни.
Полного отдохновения, однако, не получилось. Вошедший еще на рассвете в салон-вагон адъютант полковник Щербаков бережно подобрал с пола, застланного ворсистым ковром, томик Уайльда и легонько прикоснулся рукой к широкому плечу спящего генерала.
— Ваше превосходительство, срочная телеграмма из Омска.
Болдырев, оторвавшись от подушки, сел. Казалось, он вовсе и не спал, а бодрствовал. Сработала извечная привычка профессионального военного мгновенно расставаться со сном.
Вагон сильно раскачивало, но Болдырев зоркими глазами сумел прочесть телеграмму:
«Ночью 18 ноября арестованы члены Директории Авксентьев, Зензинов и помощник министра внутренних дел Роговский офицерами отряда Красильникова, который сам отрицает издание этого приказа. В Омске широко распространяются слухи о военной диктатуре».
Болдырев с гневом отшвырнул телеграфный бланк, вскочил на ноги. В считанные минуты он был одет по всей форме.
— Ответ — срочно! — Голос его звучал негромко, но властно. — Немедленно освободить членов Директории, разоружить Красильникова, предать суду виновных.
— Слушаюсь! — Это слово адъютант произнес, уже скрываясь за дверью.
«Красильников, Красильников, — взвихрилось в голове у Болдырева. — Вот тебе и атаман, вот тебе и шут гороховый!»
Впрочем, он тут же отмахнулся от неприятной фамилии.
«Э, при чем здесь Красильников! Здесь, кажется, главный именинник — Колчак».
И Болдырев решительными шагами направился в аппаратную. Там он приказал тотчас же вызвать к аппарату Розанова.
— Каким образом были допущены аресты и почему мне доложили об этом лишь спустя полтора суток? — грозно спросил Болдырев.
Розанов ответил незамедлительно:
— Сегодня в половине четвертого мне сообщили об арестах членов Директории. Где они — неизвестно. На квартире Авксентьева произведен обыск. Совет министров, собравшись в восемь часов, после долгого обсуждения постановил, что вея власть перешла к нему, а последний, ввиду тяжелого положения страны, временно передал осуществление власти Колчаку. Директория признана ликвидированной, в городе спокойно, в войсках тоже.
— А что с Вологодским? — стараясь унять нервную дрожь, спросил Болдырев.
— Вологодский продолжает занимать прежний пост, — было ответом. — Он произвел Колчака в полные адмиралы.
«Вологодский остался верным себе, — с ненавистью подумал Болдырев. — Ничего удивительного: человек, столь длительное время предававший Директорию, даже для приличия не подал в отставку. Итак, англичане и французы, делавшие ставку на Колчака, достигли своей цели».
Вечером по прямому проводу Болдырев связался с Колчаком.
— У аппарата верховный главнокомандующий Болдырев.
— У аппарата адмирал Колчак. Вы просили меня к аппарату.
