— Это показывает крайний недостаток культуры у большевистских офицеров, — важно заявил чопорный Уорд. — Они даже не умеют оценить хорошей музыки!
От артобстрела тем не менее пришлось укрыться в землянке с солидным бревенчатым накатом, и там, склонившись над оперативной картой, Уорд предался черному юмору.
— Итак, мы решаем наступать на Пермь, — торжественно произнес он. — А из Перми мы смогли бы двинуться прямо на соединение с войсками английского генерала Пуля, который слишком комфортно устроился на своих зимних квартирах где-то около Архангельска. К тому же адмирал Колчак получил бы в свое распоряжение море. Правда, не столь любимое им Черное, а Белое, но все-таки море.
Колчак не воспринял шутки: он не терпел пустых фраз, пожирающих время, которое можно было бы употребить с гораздо большей пользой.
От Голицына поехали к Пепеляеву — молодому тридцатилетнему генералу, выглядевшему, однако, из-за чрезмерной полноты старше своих лет. Генерал был облачен в грязный, заношенный мундир. Он как-то странно ухмылялся, как это делают люди, которые себе на уме, и на вопросы отвечал короткими, отрывистыми фразами.
Когда Уорд спросил, хорошо ли вооружены его войска, Пепеляев посмотрел на англичанина как на сумасшедшего.
— Половина моих солдат ждет винтовок от убитых сослуживцев.
У Пепеляева был такой вид, будто он собирался выхватить револьвер, чтобы тут же, на месте, уложить вопрошавшего его Уорда, дабы он, мертвый, не смог бы уже задавать такие идиотские вопросы. Уорд мысленно поблагодарил Всевышнего, когда они распрощались с Пепеляевым.
Уорд и его спутники поспешили в обратный путь. С минуты на минуту должен был прибыть поезд Болдырева. Это произошло ровно в полдень. Стало чуть теплее, но усилился ветер.
Уорд и Колчак успели проголодаться, так как мерзлые бутерброды, да еще под музыку артиллерийского обстрела красных, не могли вызвать должного аппетита. Но у Болдырева ничего не было приготовлено, и Уорд с неудовольствием подумал о том, что по знакомому уже ему русскому обычаю никогда не начинают готовить еду раньше, чем гость захочет поесть.
«Государство мертво, — с тоской и брезгливостью подумал Уорд. — России не существует. И без нас, англичан, она никогда не воскреснет».
С Болдыревым у Колчака был долгий разговор. От главковерха адмирал вышел чернее тучи.
В Омск прибыли вечером. Уорд распрощался с Колчаком. Адмирал немногословно, но тепло поблагодарил англичанина за помощь, охрану и защиту.
Прибыв в свои апартаменты, Уорд немедля завалился спать. Но еще на рассвете его разбудил адъютант полковник Франк. Он пребывал в страшном нервном возбуждении. Оказывается, Франк только что вернулся из главной квартиры русских.
— Что случилось? — Волнение Франка передалось и Уорду.
— По-видимому, Россия обречена на вечную смуту, — философски изрек Франк.
— Вы, вероятно, только что пришли к такому выводу, — удивился Уорд. — Что касается меня, то я знал это еще до выезда из Лондона.
— Я принес страшную весть, — все еще не в силах успокоиться, быстро заговорил Франк. — В эту ночь несколько негодяев арестовали членов Директории.
«Свершилось! — радостно подумал Уорд, не показав, однако, виду, что такое «страшное» известие его несказанно радует. — Ему, Франку, я, конечно, не скажу, что ни Совет министров, ни сам Колчак не смогли бы принять окончательного решения, пока у них не было полного представления о позиции Британии в этом вопросе. А по дороге из Екатеринбурга с Колчаком было все обговорено».
И еще с такой же тихой радостью Уорд подумал о том, что он вовремя отдал приказ своему батальону обеспечить пулеметный обстрел каждой улицы, которая вела к зданию русской главной квартиры, иными словами, к штабу генерала Болдырева.
Уорд был убежден, что верховным правителем станет Колчак.
«А Болдырев — не в счет, — решительно отверг эту кандидатуру Уорд. — Этот генерал хитер, но не ловок. К тому же нет аристократического шарма — простолюдин. Владеет лишь двумя языками — русским и матерным. Интеллект? Не очень. А еще хвастался мне, как подвыпил, что обожает Оскара Уайльда».
За завтраком Уорд развернул только что поступивший номер омской газеты «Русская армия» и сразу же наткнулся на согревшее его душу сообщение:
«Полковник Уорд, командир английского батальона, прибывшего в Омск, сказал: «Несомненно, Россия может быть спасена только установлением единой верховной власти и созданием национального правительства».
И тут же погасил приятно щекотавшую его радость: вряд ли следовало столь открыто объявлять об истинных намерениях Великобритании! Всегда выигрывает тот, кто думает одно, говорит другое, а делает нечто противоположное.
И, подсев к столу, принялся самолично, не прибегая к помощи адъютанта, сочинять донесение в Лондон.
В результате родился следующий текст:
«Через британскую военную миссию во Владивостоке.
Сэр! Из государственных соображений я считаю необходимым дать вам нижеследующую информацию.
Около 9 часов пополудни адмирал Колчак зашел в мою главную квартиру в Омске. Следующие джентльмены присутствовали при его приеме: полковник Нельсон, капитан Стефан, полковник Франк, М. Фрезер (корреспондент «Таймс»). Колчак был в полной форме русского адмирала.
Адмирал, который превосходно говорит по-английски, уведомил меня об обстоятельствах и причинах принятия им верховной власти над Россией.
Адмирал сказал, что взял на себя высокую и тяжелую ответственность верховного правителя России в этот печальный час ее истории, чтобы предупредить крайние элементы как справа, так и слева, пытающиеся продолжать анархию, препятствующие установлению свободной Конституции; что, если его деятельность когда-нибудь в будущем не окажется в гармонии с установлением свободных политических учреждений, как их понимает английская демократия, он будет убежден, что дело его потерпело неудачу».
15
— Еще одна любопытная находка! — радостно воскликнул Вересов, входя к Тухачевскому. — Не мог оторваться, пока не дочитал. Очень рекомендую, товарищ командарм.
— Ты скоро превратишь командарма в фанатичного читателя, — живо откликнулся Тухачевский. — А когда командовать войсками?
— Командарм Тухачевский умеет делать одновременно десять дел, — в том же веселом духе продолжал Вересов. — Я обнаружил дневник барона Будберга.
— Можно подумать, что все эти мемуаристы специально посылают тебе копии своих писаний, — рассмеялся Тухачевский. — А кто такой этот Будберг?
— О, это еще та штучка! Генерал царской армии, ярый монархист. Та еще штучка! После революции некоторое время состоял на советской службе, а в начале прошлого года бежал в Харбин, оттуда в Японию, мечтал настроить японцев на оккупацию Дальнего Востока. Потом переехал в Омск и был у Колчака сперва начальником снабжения, а затем управляющим военным министерством.
Дневник и в самом деле оказался весьма любопытным. Вересов прочел его Тухачевскому вслух:
«8 мая 1918 года. Утром прибыли в Екатеринбург; на вокзале были встречены командующим Сибирской армией генералом Гайдой, почетный караул от ударного имени Гайды полка с его вензелями на погонах, нашивками и прочей бутафорией; тут же стоял конвой Гайды в форме прежнего императорского конвоя. Театр абсурда!
Сам Гайда, ныне уже русский генерал-лейтенант с двумя Георгиями, здоровенный жеребец вульгарного типа, по нашей дряблости и привычке повиноваться иноземцам влезший нам на плечи; держится очень важно, плохо говорит по-русски. Мне — не из зависти, а как русскому человеку — бесконечно больно видеть, что новая русская военная сила подчинена случайному выкидышу революционного омута, выскочившему из австрийских фельдшеров в русские герои и военачальники… Вырастает такой бурьян легко, а вырывается с великим трудом…
За оперативной сводкой последовал совершенно абсурдный доклад о развитии наступления безостановочным движением на Москву, куда генерал Пепеляев обещается и обязуется вступить не позже чем через полтора месяца…
Было обидно, что адмирал Колчак всему этому верил и радостно улыбался, когда ему повествовали, как Пепеляев под гром колоколов будет вступать в Москву…
После обеда Гайда возил адмирала в чешскую мастерскую-фотографию. Она работает главным образом для Гайды, изготовляя ему великолепные по исполнению альбомы Урала и военных действий с крышками из разных уральских горных пород и украшенных уральскими же самоцветами. Всюду гербы Гайды поверх опрокинутых вниз головой императорских русских орлов с надписью «Ex libris p. Caidae».
Гайде вздумалось иметь конвой в старой императорской конвойной форме, и на это, по его приказу, истрачено свыше трех миллионов рублей…
