— У аппарата верховный главнокомандующий Болдырев.
— У аппарата адмирал Колчак. Вы просили меня к аппарату.
— Здравствуйте, адмирал. Я просил вас к аппарату, чтобы выяснить все те события, которые произошли за мое отсутствие в Омске.
— Рассказывать все по проводу невозможно. События, которые произошли в Совете министров, явились для меня неожиданностью.
— Таким образом, ни со стороны вашей, ни со стороны Совмина не было принято мер по пресечению преступных деяний по отношению к членам Всероссийского правительства?
— Генерал, я не мальчик! — тут же отсек сентенции Болдырева Колчак. — Я нахожу неприличными ваши замечания. На меня была возложена власть. Я принял власть и поступил так, как этого требует положение страны. Вот и все.
— До свидания.
— Всего доброго.
Вскоре полковник Щербаков принес Болдыреву телеграмму Колчака:
«Приказываю вам немедленно прибыть в Омск. Неисполнение моего приказа буду считать как акт неповиновения мне и постановлению Всероссийского правительства».
«Что делать? — Мучительные раздумья охватили Болдырева. Он нервно скомкал телеграфный бланк. — Оставаться в Челябинске и поднять войска против Колчака? Нет, это будет еще одно братоубийство. Благоразумнее уйти».
— Объявите сбор, — приказал Болдырев адъютанту. — Мы возвращаемся в Омск. И подготовьте приказ войскам: все приказы адмирала выполнять беспрекословно!
В Омске Болдыреву стала ясна полная картина происшедших событий.
Сразу же после ареста Директории состоялось экстренное заседание Совета министров.
Открыл заседание Вологодский. Тоном, который обычно более пригоден для траурной церемонии, Вологодский сообщил о происшедшем.
— Значит, диктатура?! — едва ли не хором — кто радостно, а кто и не скрывая отчаяния, воскликнули министры.
И уже никому не казалось ни странным, ни удивительным, что все их взоры обратились на сидевшего в сторонке адмирала Колчака. Адмирал сильно похудел, и штатский костюм старил его. Взгляд был угрюм, и весь его подавленный вид свидетельствовал о крайнем нервном напряжении.
— Да, диктатура… — радостно отозвался Вологодский, смахнув ладонью слезу. — Но, господа, кто? — строя из себя наивного агнца, вопросил он.
— Генерал Болдырев! — тут же выкрикнул Розанов, начальник штаба верховного главнокомандующего: он был убежден, что выкрик именно этой фамилии зачтется ему на будущее его начальником.
— Генерал Болдырев не может быть смещен без ущерба для дела, — моментально среагировал Вологодский.
Его тут же поддержали все министры, включая Колчака.
«К тому же он мало популярен в армии, этот Болдырев», — так и хотелось добавить Гинсу — управляющему делами Совета министров, но он вовремя одернул себя.
И тут же заметил, что Устругов — министр путей сообщения — протягивает ему записку. Гинс схватил листок бумаги, моментально пробежал текст: «Генерал Хорват». «Но он популярен только на Дальнем Востоке», — быстро черкнул он на этом же листке и вернул его Устругову.
Установилось неловкое, почти зловещее молчание, которое вдруг нарушил чей-то решительный голос:
— Адмирал Колчак!
«Хрен редьки не слаще, — подумал насупившийся Болдырев. — Неуравновешенный, взбалмошный, истеричный тип. Ходят слухи, что пристрастился к наркотикам…»
— Но согласен ли баллотироваться сам Александр Васильевич? — по-лисьи осторожно высунулся с вопросом Вологодский.
Колчак встал и медленно оглядел всех собравшихся тяжелым пламенеющим взглядом. Сейчас он был похож на демона, внезапно возникшего на кремнистой скале.
— Я — согласен, — с небывалой решительностью произнес адмирал, отсекая своим стремительным ответом возможное намерение присутствующих министров назвать какие-то новые кандидатуры.
Вологодский поспешил проголосовать. За Колчака были поданы все голоса, кроме одного. Один голос получил генерал Болдырев…
В первый же день своего вступления на пост верховного правителя России адмирал Колчак обнародовал Декларацию, в которой клятвенно обещал передать в Москве всю власть вновь избранному Национальному Учредительному собранию.
14
Удобно расположившись у камина, в котором жарко полыхали березовые поленья, командир английского батальона, прибывшего в Омск с берегов «туманного Альбиона», полковник Джон Уорд с удовольствием вспоминал свою недавнюю поездку на фронт, в район Екатеринбурга. Вспомнилось, что незадолго до поездки военный министр Директории адмирал Колчак попросил его, Уорда, разрешения прицепить свой вагон к его составу. Уорд, разумеется, охотно согласился, будучи прекрасно осведомлен, что все это вписывается в заранее подготовленный сценарий.
Но тут не обошлось без пикантных деталей. Уорд предложил Колчаку конвой из полусотни английских солдат. Адмирал его предложение с благодарностью принял. Но когда представитель Франции генерал Жанен узнал об этом, то вознегодовал: в этом поступке англичанина он мгновенно усмотрел умаление своего престижа и потребовал, чтобы конвой состоял поровну из английских и французских солдат.
— Я согласен, генерал, — ответил Уорд. — Пошлите адмиралу двадцать пять своих солдат, я пошлю ровно столько же.
Однако у Жанена в наличии в тот момент оказалось под рукой всего девять солдат. Решили, что конвой будет сокращен до двух десятков. Торг прекратился.
Когда же поезд был готов к отправлению, на вокзале так и не появилось ни единого французского солдата, и Колчак уехал с одной английской охраной.
— Это достойно кисти вашего великого сатирика Салтыкова-Щедрина, — оценил происшедшее Уорд, когда они остались с Колчаком один на один.
Уорд и Колчак, вспоминая этот эпизод, дружно смеялись. К тому же Уорд был очень доволен тем, что ему удалось выказать себя знатоком классической русской литературы.
В Екатеринбурге прибывших ожидал почетный караул. Красивые девушки в русских национальных нарядах преподнесли Уорду хлеб-соль на изящном деревянном блюде, на котором был изображен древний монастырь.
Автомобили со знатными гостями, фыркая клубами вонючего дыма, медленно проехали мимо мрачного Ипатьевского дома, в котором еще недавно был заключен Николай Второй со своей семьей. Колчак, глядя в мертвые заколоченные окна, внутренне содрогнулся. Кто мог подумать, что так бездарно завершит свою власть династия некогда всесильных Романовых? Местом церемонии был избран квадратный сквер, с одной стороны которого установили деревянное возвышение с трибуной. Здесь Уорду и его спутникам отвели почетные места.
Оркестр исполнил британский национальный гимн, чехи взяли на караул, после чего к церемонии присоединились генерал Гайда и его штаб со знаменами. Так был отмечен «День рождения новой чехословацкой нации».
Затем вся уордовская команда поездом отправилась на кунгурский участок фронта. Уорд с ужасом и восторгом смотрел на простиравшиеся вокруг гигантские массивы лесов, утопавших в снегах, на крутые льдистые склоны гор. Он с трудом воспринимал объемность российских просторов, казалось, поезд так и потеряется среди дремучей тайги.
Около одиннадцати утра наконец прибыли в главную квартиру армии, которой командовал генерал Голицын. Трескучий мороз обжигал щеки, хватал за уши, норовил превратить в ледышки носы высокопоставленных вояк. Уорда страшно удивило, что русские не придумали ничего более несуразного, как накрыть завтрак на открытом воздухе, под могучими елями, придавленными толстыми шапками искрящегося на солнце снега. Стол, на котором стояли бутылки со спиртом и закуски, оказался восьмиколесным американским трактором.
Едва были произнесены тосты и выпит холодный, будто налитый из ледяной проруби спирт, справа и слева рванули снаряды.
— Однако! — едва ли не с восхищением воскликнул долговязый Голицын, щеголявший в фетровых валенках. — Быстро же нас красные засекли! Учуяли союзничков! Им, видимо, тоже хочется выпить и закусить. Вот от зависти и бабахнули!
Шутка была воспринята с осторожным оптимизмом, и организаторы встречи сочли за благо покинуть опасное место и перебазироваться на другую позицию. Был взят с собой духовой оркестр.
— Оркестр-то зачем? — осведомился Колчак у Голицына.
— А как же! — весело ответствовал генерал (он «опробовал» спирт еще до прибытия гостей). — Надо дать возможность как друзьям, так и врагам насладиться британской музыкой! А красные пусть слушают и убедятся наконец, что помощь союзников — это не миф, а реальность!
Прибыв на место, оркестр расположился в укрытии, коим служила железнодорожная выемка. Оркестр грянул бравые марши, офицеры снова опрокинули по единой. И тут так бабахнуло, что с деревьев обрушился снег. Снаряды рвались у опушки леса.
