— Серега… — тихо говорит Тимур.
— Так честно же, — оправдывается тот.
— Королев, ну че ты? — толкает его рыжий Сашка. — Тут все такие…
К Тимуру пришла бабушка. Она ждет его у вахтерши. Я иду за ним по коридору. Навстречу мне — Юлька. Она прижимает к груди все ту же овцу в платьишке… Юлька почти не изменилась, а у овцы плюш совсем свалялся.
Серега ест печенье, принесенное бабушкой Тимура. Оба мальчика стоят возле нее и жуют.
— Хочу квартиру приватизировать, так не дают! — жалуется она мне.
— Почему не дают?
— А вот спросите! У меня двухкомнатная. Сын не женат. Но в ордер вписан внук. А как я его выпишу?
— Вам наверняка позволили бы приватизировать квартиру, если бы Тимур жил с вами, — говорю я.
— Так у меня здоровье плохое, — тараторит она. — Заболею, так некому к нему ходить будет. Его по суду не у меня забирали, а у дочери моей…
Я ухожу, потому что не хочу говорить с ней в присутствии Тимура.
— И ты иди, — говорит бабушка внуку. — Иди с богом… А банку бабушке верни! Нынче опять буду варенье варить.
Ребята играют в футбол. Юлька в юбке бегает по полю в клубах пыли. Рыжий Сашка подает ей мяч. Юлька отбивает его, ее юбка задирается. Мимо ворот. Через полчаса мы уезжаем. Как раз тогда, когда с ребят спали все их «колючки» и они превратились в обычных детей — таких, какими они запомнились мне два года назад.
— А вы еще приедете?! — кричит мне Сашка через все поле.
— Ой! — чудом спасаюсь от летящего на меня мяча.
— А мне не нравится футбол, — говорит Юлькина подружка Галя, прислоняясь к дереву.
— И мне не нравится, — отвечаю я.
— А я раньше в «москвиче» жила… — сообщает Галя.
— Как это?
— Ну, такая машина с прицепом… Потом меня приехали эти… снимать… Ну знаешь, по телевизору показывать. Они уехали, потом приехала милиция и забрала меня… Мама ушла на работу, а соседи меня подговорили. Чтобы снимать. Сказали: девочка в «москвиче» живет.
— А это правда?
— Неа, — Галя отряхивает с меня муравьев. — Я там только днем жила, а ночью спала дома.
— А почему днем дома не жила?
— Так у меня ж там кошки, собаки… С ними меня и сфоткали… А ты знаешь, что у нас в детдоме крольчиха родила? Маленького такого кролика. Скоро его отдадут. А ты знаешь, кем я хочу стать? Врачом, который животных лечит! А ты знаешь, что в Америке сейчас ночь?
Я не знаю, какое время суток сейчас в Америке. Я знаю только, что Галя никогда не станет ветеринаром. Ребята постарше уже научились реально оценивать свои возможности — они хотят стать штукатурами, малярами, плотниками. Достойные профессии. Но два года назад они хотели быть певцами, футболистами, врачами, учителями… Сейчас они повзрослели и изменились. И их прежние мечты не сбудутся в силу их умственных способностей, ошибок врачей и грехов родителей.
— Хочешь, спою песенку? — выглядывает из-за дерева Гера.
— Хочу…
— Только она с матюгами, — предупреждает он.
— Нет, Герман, с матюгами не хочу…
Гера больше ничем не напоминает мне маленького князя Мышкина.
За оградой желтеет «губернаторский» дом. Из-за решетки, отделяющей его двор от детдомовского, видны припаркованные дорогие машины. В том доме живет Ванина тетя.
Юлька забивает гол. Рыжий Сашка отплясывает твист, поднимая столб пыли.
— А вы к нам еще приедете?! — снова кричит он через поле.
— Конечно приеду! — отвечаю я. Хотя знаю, что больше уже не приеду.
Лепестки и люди
Что нового можно узнать о человеческой любви за три дня работы в цветочном салоне.
— Небо хмурое, утро темное. Давненько я жене не делал приятного. — Мужчина лет тридцати в строгом костюме и коротком пальто заглядывает в холодильник. — Соберите-ка букетик для жены, чтобы небо показалось ей голубым-голубым. Утро сегодня и в правду темное, как вечер. Мимо стеклянных стен нашего салона ртутной массой плывут серые тени. Вряд ли, кому-то в такую рань приспичит покупать цветы. Но у нас — первый покупатель. Часы показывают… короче, еще очень рано.
Таня заходит в прозрачный холодильник. Разводит руками над вазами с цветами. Тут у нас нет пластмассовых баков с тухлой водой. У нас — только чистые прозрачные вазы, размером с аквариум, и свежие цветы. Тут у нас — не уличная палатка, а флористический салон. В общем, мы творим искусство. Вернее, творит его Таня — она флорист, а я — ее подмастерье.
— Ну, вы сами поколдуйте, а я через полчаса забегу, — говорит мужчина и уходит быстрым шагом.
Когда за стеклянной стеной простывает его след, я поворачиваю к Тане умильное лицо.
— Как хорошо, что некоторым мужчинам изредка приходит в голову порадовать жену букетом, — говорю сладким голосом, и мне кажется, что так я лучше вписываюсь в образ цветочницы.
— Да он каждый понедельник ее радует. Наш постоянный клиент, — говорит Таня с хрипотцой и возвращается в холодильник.
Остаюсь за прилавком. Повсюду на полочках и подставках — горшочки, керамические лейки, корзинки с цветами, поделки из папье-маше, гномики, елочные шары, блестящие паутинки, живые орхидеи на пластмассовых ножках, похожие на фиолетовых бабочек. И я — на сегодня хозяйка всего этого и всех углов, которые надо будет тщательно выскрести, если в них скопится грязь.
Таня застыла в холодильнике. Кажется, она в нем замерзла и уже из него не выйдет. Останется там вместе с розами, амариллисами, ирисами, папоротником, лавандой, каллами и хризантемой. Все названия цветов я тщательно вызубрила. Теперь могу безошибочно ткнуть пальцем в любой лизиантус или стрелицу. Таня шевелится, тянет руку к синим ирисам, к бледно-розовым амариллисам, белым кустовым розам. Ее движения зависшие, словно от холода в ней медленней потекла кровь. Она выходит с охапкой цветов и раскладывает их на прилавке.
— Смотри и учись, — говорит мне. — Когда я начинала, девчонки в салоне все такие противные были, никто не хотел ничего показывать.
— Ну, и как ты научилась?
— А что, я тупее других?
Она кладет передо мной салал — тонкие веточки с глянцевыми листами, похожими на лавровые — и говорит: «Крути спираль».
— Спиральная техника — берется центральная веточка и по спирали на нее укладываются остальные, — нараспев говорит она. В это время ее руки порхают над ирисами и амариллисами, и из-под них, как из шляпы фокусника, показываются очертания разных букетов. — Рука должна быть свободной, зажимать не надо, — продолжает она, но, кажется, не видит ни меня, ни моего салала. Впрочем, своих цветов она тоже не видит, а смотрит внутрь себя, будто в ее голове есть маленькое зеркальце, которое показывает ей, каким именно должен быть букет, который раскрасит серое небо в голубое-голубое. И пока у нее в руках не окажется такого букета, она будет колдовать.
— Ну, вот… — тычу ей в нос веником из салала — спираль у меня не вышла.
Таня возвращается из себя в салон и тупо смотрит на салал.
— Кажется, я тупее всех, — говорю я.
— Ничего, — вздыхает она. — Двадцать пять раз соберешь, на тридцатый получится.
— Вообще, мужчины более трепетно относятся к букетам, чем женщины. Начинают понимать, что флористика — это искусство, — говорит Таня, ставя собранный букет в вазу. — Могут потратить на цветы и двадцать тысяч. Но есть женщины, которые говорят: «Фу, лучше бы деньгами дал!».
Спешу улыбнуться, чтобы она по моему лицу не прочла — такие деньги я тоже предпочитаю цветам. Таня продолжает и рассказывает о том, что все люди делятся на три «психотипа» — первые предпочитают получить в подарок что-то материальное, и они редко тратятся на цветы, вторым важны эмоции, то есть цветочки. И третий тип — невесты, у которых перед свадьбой отказывает мозг.
Не успевает она договорить, как в салон влетает девушка — вся из себя. В меховой жилетке и искусно наведенном беспорядком на голове. Поджав губу, она критически осматривает содержимое холодильника, словно заранее уверенная — там она не найдет того, что ей нужно.
— Мне нужен свадебный букет, — говорит она, и Таня расплывается в улыбке, — из роз цвета джинсы.
— Такой розы в природе нет, — говорит Таня, переглянувшись со мной.
— Я слышала, селекционеры уже вывели ее, — настаивает невеста. — Мне нужны только розы цвета джинсы.
— А почему именно они? — спрашиваю я.
— Потому что у моего жениха — синий пиджак, — закатывает глаза она.
— Бордовый букет будет прекрасно сочетаться с пиджаком вашего жениха, — осторожно говорит Таня.
— Вы не понимаете! — взвизгивает невеста. — Я вам объясняю! Я хочу цвета джинсы!
Хватаю салал и судорожно кручу спираль. А Таня, словно врач, увещевающий пациента, тихим голосом объясняет невесте: голубые — это крашенные цветы, краски в воду добавляют, мы не пользуемся крашенными, потому что природное лучше. И, вообще, цвет джинсы — он же неестественный, мертвечинкой такой отдает. Таня сейчас похожа на змею вылезающую из корзинки индуса. Замерев, невеста глядит на нее ничего не выражающими глазами. По ним отчетливо видно — работа мозга парализована. Потом в ней совершается какой-то сложный душевный надлом, и она, скуксившись, спрашивает — «Что же мне теперь делать?». Всплеснув руками, Таня запрыгивает в холодильник.
