— Тань, а ты когда-нибудь сравнивала людей с цветами? — от нечего делать спрашиваю я. — Например, этот — гвоздика, а эта — ромашка.
— Могу точно сказать, что есть цветы — мужчины, а есть женщины. Например, ирис — мальчик, но его больше женщины любят, а мужчины почему-то стесняются брать.
— Вон, видишь, мужчина сидит? — я показываю через стеклянную перегородку, на лысоватого с усами, который сейчас, сидя в кресле кафе, пользуется моими радостями жизни. — Что он за цветок?
— Наверное, василек… Или одуванчик…
Мы пристально изучаем мужчину из-за стекла, чтобы разглядеть в нем одуванчика или василька. Он это замечает и смущенно уставляется в чашку.
— Точно василек… А бывает, заходит такая девушка-ромашка, — продолжает Таня, отворачиваясь от «василька». — И по ней сразу видно, что она ромашка.
— А Москва что за цветок?
Таня задумывается, а потом говорит, что не знает. Наверное, какой-то очень красивый цветок, но он на высоком стебле, и чтобы добраться до цветка, нужно долго карабкаться. Узнаю, что несколько лет назад Таня приехала из Ташкента.
— А вот это — девушка, молоденькая, трепетная, — берет она хрупкую розу в распустившейся «рубашенке». — Такую мужчине не подаришь… Разве что, какому-нибудь совсем волшебному…
— Гомосексуалисту, что ли?
— Не обязательно, — Таня поджимает губы.
В два приходит Луиза, и моя смена заканчивается. От Тани я уже знаю, что та — супер-мега-флорист. Ассоциируется с цветком лузиантусом. Если едет на закупку одна, то привозит в основном рыжие цветы. Обожает розу «мисс Пигги». Когда у нее нет настроения, собирает темные букеты, и так флористки-напарницы понимают, что лучше к ней в этот день не подходить.
Утро. Раннее. Серое. Впрочем, мне все равно, какое оно, потому что возле Киевского вокзала меня ждет хозяйка салона «Бутоньерка», в котором я со вчерашнего дня работаю, а я опаздываю уже на двадцать минут.
Выбегаю из стеклянных дверей метро на улицу.
— Девушка, лилии! Лилии! Розы! Тюльпаны — за дешево! Таких цен, как у нас, вы нигде не найдете!
Меня обступают торговцы цветами, в основном приезжие, говорящие по-русски с акцентом. Раньше я не обращала на них внимания. Или они не обращали его на меня. Но сегодня на мне словно написано, что я направляюсь за цветами. Словно цветочный запах впитался в меня за день, проведенный в салоне. А они своими коммерческими носами почуяли его.
Олеся ждет меня в маленькой черной машинке, на которой написано «Бутоньерка». У нее голубые глаза и короткие рыжие волосы. Она сдержанно улыбается, как человек, привыкший к работе с хрупкими головками цветов, но по всей ее основательности сразу понятно — еще раз опоздаю, она меня зачистит.
Подъезжаем к большому серому зданию. Нам навстречу выходит высокий плотный мужчина в джинсах и с бриллиантовым кольцом на пальце. В руке у него — дымящаяся сигарета. Он представляется Владимиром. На этой базе «Бутоньерка» впервые делает заказ.
Проходим за ним в большой холодильник, где в огромных коробках спят цветы.
— У меня из Голландии — хризантемы, бамбук, ирис. Амариллисы — но это старая поставка, — говоря, он вскрывает продолговатые коробки, похожие на картонные гробы, и трогает головки, нахваливая товар. — Тюльпанеллы — по восемнадцать рублей. Самые дешевые розы — Раменские. Ну, вот, смотрите — папоротник, аспидистра, салал…
На слове «салал» я делаю кислое лицо. Владимир продолжает вскрывать коробки и показывать их содержимое, не выпуская из бриллиантовых пальцев дымящуюся сигарету. Цветы спят, прислонившись друг к другу замерзшими головками. Или они давно умерли. И я думаю, будь я цветком, и не умри от холода, то точно умерла бы от прикосновений Владимира.
— Оралия, белграс, лаванда, лизиантус, маргаритки… — продолжает он, предлагая товар Олесе.
Я по другому представляла базу. Мне казалось, я войду в просторное, заполненное белым светом помещение, и увижу цветы, гордо поднимающие головки на стремящихся к свету стеблях. Подумав, я понимаю, что такого в Москве и быть не может, ведь цветы привозят в основном из Голландии, и они, вот в таком замороженном состоянии, путешествуют в грузовиках или самолетах, лежа в картонных гробах. Потом, застывшие, они попадают к Владимирам, от него — к перекупщикам, говорящим по-русски с акцентом, потом в салон или киоск, а из киоска — к нам в вазу. И в этом пункте последнего назначения стоят слишком мало для того, чтобы успеть отогреться, отпиться и отойти от прикосновений людей, которые их не любят.
— А документы? — спрашивает Олеся. — У вас с сертификацией все в порядке?
С документами у Владимира все в порядке. На каждую коробку — по бумажке. Олеся заказывает у него цветы, а я учусь, как это делать. Владимир, не выпуская сигарету, обещает доставку. Он проводит нас в кабинет, заполнить бумажки. На столе нет компьютера. На полке — портрет Медведева. У помощницы Владимира — зрелой женщины с крутой химией на голове — звонит телефон. Она долго не отвечает, и минуту мы слушаем, как Zaz поет хриплым голосом на французском: «Я хочу любви и хорошего настроения. Ваши деньги не принесут мне радости. Я хочу остановить руку, сжимающую мне сердце…».
Мне кажется, что это поют цветы из своих холодных коробок, и хочется отнять их всех у Владимира и бросить в Москву реку.
— А почему вы стали флористом? — спрашиваю Олесю, когда «Бутоньерка» выруливает с Киевского вокзала.
Она окидывает меня смеющимся взглядом.
— Я с детства мечтала о цветочной лавке, — говорит она, — представляла себя в ней, среди цветов. Но моя мечта еще не сбылась. Она сбудется, когда я открою еще три салона, и один из них будет представительским — люди смогут в него прийти, посидеть, пройти мастер-классы…
— А им не больно?
— Кому?
— Цветам…
— Нет, они спят и ничего не чувствуют… А потом просыпаются. Это как человек на морозе. А потом зайдет в помещение, отогреется, раскроется, и даже будет пахнуть по-другому.
Сегодня я с обеда до вечера, и у нас клиент — гомосексуалист. Он заказывает букет другому гомосексуалисту. По нему не очень заметно, что он гомосексуалист, но слова «партнер», «роскошный», «букет» и «стилист-парикмахер», сопровождаемые жеманной улыбкой и лукавым взглядом, его выдают.
— И что нам теперь, собрать ему женский букет? — спрашиваю я, и Таня тяжело вздыхает. Если я вчера была тупой, то сегодня — еще тупее.
— В букетах для гомосексуалиста все равно нужно подчеркнуть его мужское начало. Они, конечно, любят розы — бордовые и открытые, потому что в них… ну… совсем нет девчачьей застенчивости. Открытая бордовая роза, она какая-то… смелая… Но форма букета должна быть вытянутой, а не круглой. Мужчине круглый букет не подаришь. Ну, вот взять, например, стрелицу…
Таня заходит в холодильник и вынимает из продолговатой вазы длинный зеленый стебель с головкой, похожей на доисторическую рептилию, из зеленой шкурки которой проглядывает алая мякоть лепестков.
— Совершенно мужской цветок, — говорит она. — А к ней можно уже всякие нежные выбросы подпустить, ниспадения или завихрения. Например, орхидею…
В салон вносится молодой человек лет двадцати пяти.
— Для тещи! — быстро выдыхает он.
— Для те-е-щи? — неопределенно переспрашивает Таня.
— Для любимой тещи, — уточняет он.
Таня выясняет, что теща — активная и любит все оригинальное и «желтенькое». Для любимой тещи собирается букет из подсолнухов с яблочками из папье-маше. Молодой человек смотрит на букет умильно, словно он и есть цветочное воплощение тещи. Осторожно принимает его из Таниных рук, будто не верит, что счастье нести этот букет выпало именно ему.
— Сначала надо реакцию человека проверить, узнать, как он к теще относится, — шепчет Таня, когда клиент, расплывшись в сентиментальности, выходит из салона.
— Девушки! Быстро-быстро! — в салон вносится еще один молодой человек, чуть не сбивая того, что с подсолнечным букетом. — Она уходит! Быстрее же!
Оглядываюсь по сторонам, в поисках той, которая уходит, и кого мы, видимо, должны поймать.
— Розу, давайте же розу! — кудахчет молодой человек. — С девушкой хочу познакомиться. Вон она — пошла-пошла.
— Какую розу? — спокойно спрашивает Таня.
— Да самую дешевую!
Таня достает розу из вазы с отходами — пожухшими, не купленными в срок цветами. Он хватает розу, быстро расплачивается и убегает за незнакомкой.
Я гляжу ему в след и, кажется, у меня на лице впервые за два дня — неподдельно умильное выражение. Пальцами прикасаюсь к головкам роз, стоящим в вазах с отходами. Мы только что спасли одну из них. Они открытые, влажные и нежные, хочется, наклониться и поцеловать их в самое сердце. Цветы — это поцелуй. Недолгий, но живой и настоящий. И не стоит расстраиваться, что они быстро вянут. Поцелуи ведь тоже нельзя законсервировать и хранить всю жизнь.
