— И каков же ваш вердикт? — спросил я.
— Он любит жену, — ответила она. — Но грешит. Она не привлекает его как женщина.
— Черт с ней, с женой, — сказал я. — Расскажите о его службе. Какие у него полномочия. Чему он предан. Чем его можно соблазнить.
— Он любит свой город, — сообщила она. — Но его любовь весьма своеобразна. Он презирает его правительство. Ему нравятся идеалы республики, но претит то, во что она превратилась в реальности. У него есть некоторая власть — благосклонность гонфалоньера. Но также много врагов. Он опасается, что они строят козни против него. Он считает, что его недооценивают.
— Флорентийцы не любят вас, — продолжила она. — Они вас боятся. Никколо считает, что будет трудно убедить их стать на вашу сторону.
— Его послали сюда вести переговоры. Послали наблюдать. Но ничего не обещать и ни на что не соглашаться. Ему хотелось бы изменить такое неопределенное положение.
— Он восхищается вами, — продолжила Доротея. — Вы для него своего рода герой. Но у него странное мнение. Его восхищение связано не с вашим обаянием… а с вашими действиями. Он смотрит на власть, как анатом — на человеческий организм. То есть препарирует и исследует. Он полагает, что вы человек новой породы. Своего рода сверхчеловек. В глубине души он мечтает о вашей победе. Он любит Флоренцию… но также любит Италию. Мечтает, что вы завоюете ее. Мечтает, что вы ее объедините.
Я увидел мое будущее — возвышенное, прославленное. Покорившуюся мне Флоренцию и правящего ею Макиавелли.
— А чего он хочет добиться? — спросил я. — Лично для себя. Какое ему нужно вознаграждение? Каковы его желания?
— В общем-то, ему нужны деньги, — сообщила Доротея. — Но мечтает он вовсе не о них. Он мечтает о власти. Не над вами… а под вашим руководством. Мечтает воплотить в жизнь свои идеи.
Я обдумал ее доклад. Задумался о личности Никколо Макиавелли. Как можно использовать его в моих целях? И какой подобрать к нему ключ?
— Мне он понравился, — добавила она. — Такой забавный и умный. Мне хотелось бы понравиться ему. Не благодаря нарядам или соблазнительным округлостям… а благодаря моим чисто человеческим качествам.
Я перестал слушать. Она опьянела и несла всякий вздор. Хотя я понял, что подразумевали ее слова. Флорентийский посланник умен и хитер… меня порадовало его одобрение.
Меня окружали льстецы. Они пресмыкались передо мной, выпрашивали подачки. Подхалимы, поклонники, подпевалы. Они надоели мне до смерти.
Я жаждал умного, честного общения. Как с Леонардо. Людей с ясным видением. Людей, способных думать самостоятельно. И таких, кому достаточно было бы храбрости говорить мне правду.
— Ну и как же вы расстались?
— Он пытался поцеловать меня. Я оттолкнула его… кокетливо. Он спросил: «Мы еще увидимся с вами?»
— И что вы ответили?
— Я задумчиво произнесла: «Кто знает…»
— Да, вы увидитесь.
— И что же дальше? — спросила она, поцеловав меня.
— Вы встретитесь с ним опять. Но не сразу. Пусть поволнуется… дадим ему помечтать. Дадим расцвести его желаниям.
— А что вы думаете о Леонардо, вашем творце?
— С чего вдруг вы вспомнили о нем?
— Может, я могла бы «узнать и его душу»?
— Леонардо на нашей стороне. Мне не нужны дополнительные сведения о нем.
— Это не похоже на вас, — заметила она. — Такая доверчивость.
— А что, если моя недоверчивость обернется против вас? — спросил я.
— Почему?
— А почему вы так заинтересовались Леонардо?
— Потому что он великолепен. И знаменит. И потому что мне скучно.
— У меня нет необходимости шпионить за ним.
— Может, тогда он напишет мой портрет?
Я рассмеялся. Так во всем виновато тщеславие? Но да… ее портрет. Она моя… моя куртизанка, мой шпион, мой украденный трофей. Но однажды мне, возможно, придется избавиться от нее. Если останется ее портрет… как своеобразный сувенир…
— Ладно… он может написать ваш портрет. Я повешу его на стене в моей спальне.
20
Кальмаццо, 15 октября 1502 года
ВИТЕЛЛОДЗО
Раннее утро. Я уже в полном боевом облачении, и лекарь выдал мне пилюли; они будут целый день сдерживать муки «французской болезни», как загнанного зверя. Хотя, прибавил он, потом я испытаю двойные мучения… но это уже будет не важно. Радость победы смягчит мою боль.
Выйдя из палатки, я окинул взглядом уходящий вдаль склон холма. В синеватых сумерках точно звездочки горели лагерные костерки. От холода люди быстро одевались и получали порции утренней овсянки. Я вдохнул привычный запах дыма, смешанного с потом. Давненько канун сражения не вызывал у меня такой нервной дрожи.
Я заметил вышедшего из своей палатки Джанпаоло, и мы с ним направились на дальнюю смотровую площадку холма. Оттуда нам открывалась позиция противника. Каким маленьким и уязвимым выглядел он с такого расстояния, словно его можно уничтожить голыми руками! Неприятельские костры казались крошечными красными точками, всего лишь тлеющими угольками.
— Наш информатор, несомненно, уехал вчера вечером с небольшим отрядом, — сказал Джанпаоло, — поэтому мы можем убивать всех без сожаления. Вителлодзо, вы еще тревожитесь, что это может быть ловушка?
Я пожал плечами. Пилюли также снижали и чувство опасности.
— Вскоре мы все выясним.
К нам подошли двое разведчиков. Они доложили, что большая часть вражеского лагеря еще спит, а их разведчиков они сразу уничтожили. Поэтому тревогу поднять некому.
— Пора, — сказал Джанпаоло.
Я согласно кивнул.
Мы вернулись и отдали приказ нашим войскам занять боевые позиции. Мне представился Микелотто, насаженный на мой меч, как на вертел, и я расхохотался безумным смехом. Отличная штука эти пилюли.
Имола
НИККОЛО
Я выполз из кровати в половину девятого утра. Обычно я просыпался раньше, но меня уже дней пять, с той самой герцогской пирушки, мучила бессонница. Я не мог выбросить ее из головы. Стефания Тоццони. Я не помню толком, что наболтал ей, но знаю, что мы проговорили почти целую ночь. Наедине. И могу сказать, что я… понравился ей. Но достаточно ли, чтобы провести со мной ночь любви? Не уверен. Хотя даже сама мысль о возможности такого события, видимо, поддерживала меня в крайне нервозном состоянии; безумное вожделение терзало меня днями и ночами.
Особенно ночами.
Более того, в долгие темные часы я воображал наши ласки с такой живостью, что потом с трудом мог сказать, приснились они мне или были в реальности. Я видел, как мы целуемся, ласкаем друг друга, сбрасываем одежды и… в бесконечных ненасытных повторениях, кои держали меня целыми ночами в возбужденном состоянии, сливаемся в экстазе в единое целое. Я видел ее склоненное надо мной тело, откинутую назад голову, спадающие на ее спину волны золотистых волос, и…
Да, но то было не простое вожделение. Нервное возбуждение буквально пожирало меня. Оно жило во мне постоянно, повсюду преследовало, куда бы я ни отправился. Я заходил в замок, разговаривал с помощниками Борджиа, его казначеем, другими посланниками, с охочими до сплетен французскими капитанами, — а ОНО неизменно жило во мне. Я обедал в дешевой таверне около моего жилья, читал письма из Флоренции. Агостино писал мне о моих врагах в Синьории; Бьяджо сообщал, что Мариетта сердится на меня за такое долгое отсутствие, — но каждое слово напоминало мне лишь о НЕМ. После ужина я отправлялся во дворец, ждал с другими посланниками, когда меня пригласят к Борджиа на аудиенцию. (Всегда первого, и всегда более длительную, чем с другими посланниками. Почему бы это? Не знаю, но из-за такой привилегии мне все завидовали.) И потом, когда в сумеречном, угрожающем и обаятельном обществе Борджиа мы обсуждали сложности власти и войны, заговоров и союзов — те самые темы, что обычно всецело занимали мои мысли, — я тем не менее… мог думать лишь о НЕМ. Господи Иисусе, избавлюсь ли я когда-нибудь от такого наваждения? В смятении я вновь перечитал письмо Агостино:
«Я уверен, клянусь Богом, что тебе там оказывают всяческое уважение, ведь к тебе благоволит сам герцог, не говоря уж о его придворных, и наверняка они восхваляют твое благоразумие и окружают тебя лестным вниманием. Эти мысли доставляют мне удовольствие, поскольку я искренне люблю тебя. Тем не менее мне не хотелось бы, чтобы ты пренебрегал тем, что может ускорить выполнение твоего задания. Дорогой Никколо, даже если пока незаметно подкрадываются лишь тени, они могут вскоре обрести реальные формы. Тебе известна натура злопыхателей, их хитрости и тайны, их соперничество и ненависть; ты знаешь, каковы они, и на сей раз от них всецело зависит человеческая судьба. Поэтому, не забывая об осторожности, ты должен беречь себя и позаботиться о нас, строя планы к нашим взаимным выгодам…»
