В романе Ф. Фицджеральда СУДЬБА не является концептуально-значимой единицей – fate (судьба) встречается однажды, destiny (судьба, предназначение) имеет 3 словоупотребления. Взаимозаменяемость жизни и судьбы в переводе Н. Лаврова говорит о том, что переводчиком передан отличный от исходного набор концептуальных признаков, который уводит от авторского осмысления ЖИЗНИ как объекта, а не субъекта действий человека.
В переводе И. Лаврова КПС концепта ЖИЗНЬ составлена из следующих позиций: субъект – предикат – объект – атрибутивная характеристика, то есть добавлена предикатная позиция, но не передана позиция места действия, имеющаяся в романе-источнике. В субъектной позиции акцентируется, с одной стороны, предельность человеческой жизни, с другой стороны, ее цикличность – ср.: жизнь продолжается; эта распроклятая жизнь грустна и безрадостна; когда жизнь казалась бесконечной; жизнь начнется осенью; жизнь проходит. Субъектная позиция в обоих переводах расширяется за счет репрезентации концепта VITALITY: в ней привлекала бьющая через край жизненная энергия, словно во всем ее естестве тлел неугасимый огонь; бьющая через край жизненная энергия, так поразившая меня в гараже, трансформировалась в надменность салонной львицы. В данных контекстах ЖИЗНЬ персонифицируется, актуализируется как водный поток, что подкрепляет интенцию Ф. Фицджеральда, однако следует признать, что в переводах теряется приращение смысла, которое создается репрезентацией периферийных концептов в одном контексте с мечтой.
Наиболее адекватно И. Лавровым передана объектная позиция КПС, в которой акцентируются многообразные проявления ЖИЗНИ как организованного человеческого существования, измеряющегося временем, ритмом, отношением окружающих, ср.: [эти события]составляли главное содержание моей тогдашней; проходят лучшие мгновения и часы не только этого вечера, но и всей жизни; пульс живущего обычной суматошной жизнью города; иметь дело в этой жизни; общество состояло из золотой молодежи – бездельников и прожигателей жизни; ритм счастливой и беззаботной задавал модный джаз-банд; Дейзи тоже имеет право на что-то большое и чистое в своей жизни; [тот разговор]вполне мог стать поворотным пунктом всей моей жизни и т. д. ЖИЗНЬ в переводе И. Лаврова актуализируется как орган – ср.: мощные меха земли раздували вечный орган жизни; вместилище тайн, моральных и материальных ценностей – ср.: [Дейзи]вернулась к своей богатой, полной тайн жизни; я умен и многое постиг в этой жизни; они без зазрения совести калечили жизни и судьбы; рассеянный образ делал ее практически недосягаемой; странные бывают в жизни совпадения; необратимая череда мгновений – ср.: в последние мгновения своей жизни он не мог не понять; он старался успеть взять от жизни как можно больше.
В атрибутивной позиции акцентируются быстротечность (линейность) и разносторонность жизни, имеющей разных субъектов – от отдельного индивида до целого города, что полностью соответствует авторской прагматике – ср.: эта распроклятая, моя тогдашняя, увы, такая быстротечная; другая, неизвестная ему; своя собственная; обычная, повседневная; вся оставшаяся; богатая, полная тайн; счастливая и беззаботная жизнь; пульс живущего обычной суматошной жизнью города. В переводе Н. Лаврова реализуются дериваты имени исследуемого концепта, в частности: один из тех жизненных парадоксов; в безжизненном саду; с богатым жизненным опытом. В них акцентируются парадоксальность и цикличность жизни, сама же ЖИЗНЬ актуализируется как загадка, присутствие человека и процесс познания мира.
Как показал анализ, в репрезентации концепта ЖИЗНЬ выявились заметные расхождения переводов с оригиналом. В переводе Е. Калашниковой структурирование концепта совпадает с исходным, в переводе Н. Лаврова смещены две позиции – предиката и места действия. Оба переводчика передали иные концептуальные признаки, нежели в оригинале. Если Ф. Фицджеральд представляет ЖИЗНЬ объектом действий человека, то переводчики видят ее скорее субъектом, тем самым освобождая человека от ответственности за свои поступки, что характерно для русского культурного архетипа. В переводах «потерялось» и горько-ироничное отношение автора и к герою, и к самой ЖИЗНИ, созданное приемами контраста и иронии.
Антоним концепта ЖИЗНЬ – СМЕРТЬ в лексикографических источниках интерпретируется как 1) прекращение жизнедеятельности организма: клиническая смерть, биологическая смерть, насильственная смерть, скоропостижная смерть; погибнуть смертью героя; быть при смерти; смерти в глаза смотреть; бледен как смерть. 2) перен. конец, полное прекращение какой-нибудь деятельности: политическая смерть; творческая смерть [225, 735]. В исследовании Л.О. Чернейко и Хо Сон Тэ отмечается, что смерть в русском языковом сознании оценивается положительно, принимается как данность, но с некоторой насмешкой над ней [177, 58].
В переводе Е. Калашниковой концепт объективируется в шести высказываниях, в позиции субъекта, объекта и атрибута, что в целом соответствует оригиналу. Несовпадения выявляются в двух контекстах – ср.: I tried very hard to die, but I seemed to bear an enchanted life (букв, я очень старался погибнуть, но, казалось, имел заколдованную жизнь) – меня, словно заколдованного, смерть не брала (субъектная позиция) и если человек умирает не своей смертью (объектная позиция). В данных позициях перевода СМЕРТЬ, в отличие от оригинала, персонифицируется и репрезентируется как неподвластная человеку сила, то есть приобретает отличный от исходного концептуальный признак. Таким образом, в передаче экзистенциально-значимых концептов переводчица отошла от авторской прагматики.
В переводе Н. Лаврова СМЕРТЬ реализуется в двух позициях: объекта и атрибута. Субъектная позиция, в отличие от оригинала, не представлена, объектная же позиция структурирована более объемно: решил принять смерть на поле боя; упивались до полусмерти; с бледным как сама смерть лицом; понуждая пройти крестным путем из небытия в небытие; мы мчались вперед – навстречу смерти; на предварительном слушании обстоятельств насильственной смерти Миртл Вильсон; «машина смерти», как ее потом прозвали газетчики; личность которого была абсолютно неинтересна окружавшим его при жизни, а уж после смерти – и подавно; когда люди свыкаются с мыслью о неизбежности смерти. В данной позиции, как и в оригинале, СМЕРТЬ актуализируется как некий неизбежный рубеж (порог) жизни человека, к которому, как конкретизирует переводчик, приближаются разными путями.
Встречаются два контекста, в которых реализуются дериваты имени смерть – ср.: Perhaps Daisy never went in for amour at all – and yet there's something in that voice of hers… – A может быть, Дэзи и не интересовали романы, – хотя есть у нее в голосе что-то такое – пер. Е. Калашниковой.
А может, она вообще никогда не разводила амуры, хотя было, было нечто в ее голосе, позволявшее заподозрить ее во всех смертных грехах – пер. Н. Лаврова.
В исходном тексте писатель напрямую не говорит о том, какие ассоциации должен вызывать голос Дейзи, а оставляет многоточие, которое Е. Калашникова адекватно передает синтаксической конструкцией, а Н. Лавров конкретизирует добавлением во всех смертных грехах, которое если не искажает авторскую установку, то явно становится излишним.
В другом контексте переводчик также использовал прием добавления и конкретизации – ср.: I turned ту head as though I had been warned of something behind (букв, я оглянулся, как будто меня предупредили о чем-то находящемся за спиной) – я испуганно оглянулся, словно интуитивно ощутил нечто угрожающее и смертельно опасное за спиной. В данных примерах СМЕРТЬ репрезентируется переводчиком как совокупность грехов и опасность, несовместимая с жизнью.
Очевидно, что концепт СМЕРТЬ в переводе Н. Лаврова объективируется с заметными различиями и с оригиналом, и с переводом Е. Калашниковой, что можно объяснить лишь заметным проявлением индивидуальности переводчиков. Концептуальный анализ, таким образом, приводит к выводу, что в репрезентации экзистенциально-значимых концептов расхождения между исходным и переводными текстами вызваны не различиями в соответствующих фрагментах русскоязычной и англоязычной картин мира, а субъективным отношением переводчиков к данным явлениям, что проявилось в различном структурировании и наполнении КПС.
3.4. Репрезентация архетипических концептов
3.4.1. Репрезентация концепта LIGHT / СВЕТ
Английский концепт LIGHT реализуется в русском языке несколькими лексемами: свет, огонь, огонек. В словарях существительное свет интерпретируется как 1) лучистая энергия, делающая окружающий мир видимым; электромагнитные волны в интервале частот, воспринимаемых глазом; 2) источник освещения; 3) освещенность, состояние, когда светло; 4) в некоторых выражениях: рассвет, восход солнца (например, ни свет, ни заря – рано утром); 5) как ласкательное обращение – свет ты мой ясный! Существует множество устойчивых выражений с этим словом: в свете чего – с точки зрения чего-нибудь; пролить или бросить свет на что-нибудь – разъяснить, сделать понятным; свет увидеть – почувствовать облегчение. О пользе учения говорят: Ученье свет, а неученье тьма; только и свету в окошке, что… – только это и радует. В словаре В.И. Даля свет определяется как «состоянье противное тьме, темноте, мраку, потемкам, что дает способ видеть; иные свет принимают за сотрясение малейших частиц вещества, разливаемое между солнцем и огнем» [215, 87].
