Микеланджело чаще творил как скульптор, а не как художник. Три панорамы с изображением Мадонны – вот и все произведения живописи, которые он создал за эти годы. Пугало ли его сравнение с Леонардо, Перуджо и Рафаэлем – нам неизвестно. Не было ничего странного в том, что папа Юлий II снова призвал его в Рим как скульптора. Папа Юлий был скорее солдатом, чем пастырем, скорее политиком, чем священником» скорее жестким, нежели мягким. И совсем необычно было то, что он любил искусство и восхищался творениями художников, как и собственным мечом.
Один из художников обратил внимание Юлия II на молодого флорентийца, и папа отослал Микеланджело сотню скудо на дорогу, чтобы только познакомиться с ним. И лишь позже ему пришла идея изваять надгробие, собственное надгробие в соборе Святого Петра. Но сотрудничество папы и Микеланджело встречало сложности: бескомпромиссность заказчика и своенравие художника. Микеланджело вскоре заговорил о том, что если он даже на день задержится в Риме, то ему придется ваять надгробие себе, а не папе. В гневе он оставил столицу. Он вынужден был взять в долг огромные суммы, чтобы оплатить камень и дать деньги рабочим. Кондиви, один из учеников, позднее говорил о «трагедии надгробия». Сам художник в то время полагал, что «лучше бы он в детстве научился делать спички»; тогда не пришлось бы испытывать подобного разочарования. Папа разгневался. Однако обещал не прибегать к репрессиям, если Микеланджело вернется. Скульптор тогда всерьез задумывался о том, чтобы отбыть в Константинополь и остаток жизни служить султану. Работы у того было достаточно: султан планировал возводить мост через залив Золотого Рога, из Константинополя в Перу. И вот папа и Микеланджело встретились в Болонье, которую Юлий II захватил с пятью сотнями рыцарей. Его Святейшество заказал бронзовую статую высотой в четыре метра, которую получилось отлить лишь со второго раза. Об этой скульптуре известно лишь то, что через три года в город возвратилась царственная семья и статуя была разбита. Обломки ее пошли на отлив пушек.
После своего возвращения в Рим флорентиец возобновил работу над надгробием, но папа Юлий передумал. Но к тому времени Микеланджело успел высечь на надгробии лишь одну из сорока запланированных фигур, Моисея; а мрамор для работы, который скульптор хранил за собором Святого Петра, где жил сам, был украден.
И тогда папа поразил художника, пришедшего в отчаяние: поручил ему роспись Сикстинской капеллы, постройки времен правления его дяди, Сикста IV, которую он сам торжественно освятил двадцать пять лет назад. Микеланджело решил взять за сюжетную основу акт творения и древнюю историю. Но в какой-то особенной, персональной интерпретации.
Все эти факты припомнились брату Бенно, пока он направлялся в Рим, а колеса поезда упрямо повторяли: «Лука все врет, Лука все врет…»
В понедельник после второго воскресенья Великого поста
В этот день после длительного размышления Еллинек нашел монсеньора Вильяма Штиклера, камердинера папы, и рассказал ему о пакете со странным содержимым, который ему подбросил незнакомец. Возможно, это был тот же человек, который позднее проник в квартиру кардинала и пытался заставить его отказаться от дальнейшего исследования Сикстинской надписи.
Монсеньор молча выслушал Еллинека, затем поднял трубку телефона, набрал номер и произнес:
– Ваше Высокопреосвященство, в деле Еллинека обнаружились неожиданные факты. Я считаю, вам нужно лично выслушать его.
Немногим позже вошел кардинал Джузеппе Беллини, и Еллинек повторил свой рассказ о том, как к нему попали очки и тапочки.
– А почему вы так поздно признаетесь в этом? – поинтересовался Беллини.
– Признать можно только вину. Когда я нашел вещи, то, несмотря на загадочность факта, это не вызвало у меня чувства вины, господин кардинал. Доказательством может служить то, что я даже не убрал пакет, когда монсеньор Штиклер явился ко мне сыграть партию в шахматы. Если бы я хоть немного догадывался, что это за пакет, то, разумеется, спрятал бы его и уж никак не стал бы выставлять напоказ. Помните об одном: я не являлся членом курии в то время, когда умер Джанпаоло.
– На чьей вы стороне, кардинал Еллинек? – вдруг задал вопрос кардинал Беллини.
– На чьей стороне? Как это понимать?
– Вы, наверное, уже заметили, господин кардинал, что курия не является единым целым. Это естественно для организации, члены которой – люди разных национальностей и разного происхождения. Вам не обязательно отвечать. Я просто хочу спросить: вы мне друг?
Еллинек утвердительно кивнул. Кардинал Беллини продолжил:
– Несомненно, папа Джанпаоло пал жертвой заговора, и пропажа некоторых вещей является еще одним доказательством, поверьте.
– Я слышал о нем, – ответил Еллинек, – но до сих пор достаточно скептически относился к этому. Внезапная смерть папы легко может стать поводом к различного рода сплетням.
– А этот странный пакет?
– Он лишь заставил меня задуматься, потому что краже вещей просматривался явный умысел. Если Джанпаоло действительно убили, то я получил пакет качестве угрозы, а так как угроза не подействовала, ко не пришел человек, который подтвердил ее.
Еллинек спросил у Штиклера:
– Монсеньор, какие документы тогда исчезли?
Беллини прервал Еллинека:
– Камердинеру папы должно молчать. Я скажу только вот что: в документах были списки членов курии.
– Понимаю, – сказал Еллинек.
Беллини задумался, затем продолжил:
– Вы смелый человек, Ваше Высокопреосвященство. Не знаю, что бы я делал на вашем месте. Думаю, скорее вел бы себя как Петр, а не как Павел. Петру не стыдно предстать перед Богом.
На том они и разошлись. Нет, Еллинек и после этой беседы не мог решить, можно ли доверять Беллини. Он не понял, в какой партии или группировке внутри курии состоит Беллини, кто был другом, а кто – врагом. Еллинек по-прежнему никому не доверял.
После прибытия в Рим брат Бенно переночевал в дешевом пансионе на виа Аурелия. На следующий день он пошел в капеллу на Авентинском холме. Аббат Одило вежливо принял посетителя – этим ораторианский монастырь славился уже сотни лет – и предложил брату Бенно на время пребывания в Риме остановиться лично у него. Тот благодарно согласился, предполагая, что дело займет всего лишь пару дней.
Гость рассказал аббату, что помнит это место со времени своего предыдущего визита в Рим. Это было очень давно, когда в войну он обучался в библиотеке ораторианцев.
– Когда же именно это было, брат во Христе?
– В конце войны, когда немцы уже заняли Рим.
Аббат пришел в ужас.
– Позорно, – продолжал брат Бенно, – не хочется вспоминать об этом. Но в последние недели я почувствовал, что обязан что-то сделать. Искусство и мои исследования…
– Вы вернулись, чтобы продолжить исследования?
– Да, – ответил брат Бенно, – в старости иногда хочется закончить то, что не было завершено в молодые годы.
– Как точно подмечено! – воскликнул аббат и добавил: – Думаю, вы бы хотели сразу же отправиться в библиотеку?
– Именно так, святой отец.
– Я только опасаюсь, что многое в библиотеке изменилось за эти годы.
– Это ничего. Я уверен, что смогу сориентироваться.
Уверенность, с которой говорил незнакомец, показалась аббату Одило странной. За десятки лет библиотеки так меняются… Как же мог приезжий знать, как теперь выглядит библиотека? Разве мог он с такой убежденностью утверждать, что сможет во всем разобраться? Молча поднимаясь по ступеням к библиотеке, аббат стал сомневаться, стоило ли так радушно принимать гостя.
Войдя, он дал указание всем Scrittori библиотеки оказывать содействие брату Бенно. Тот обменялся с каждым рукопожатием и углубился в исследование.
Вечером, после молитвы, аббат Одило посетил отдаленную часть монастыря, где в подвале угловой башни хранились документы. Но интересовали его не они, а деревянные ящики. Сосчитав их и проверив, все ли заперты, аббат ушел из подвала, ничего не взяв.
В следующий вторник
Около полудня в отеле «Эксельсиор», одном из самых лучших в Риме (его вход и сейчас охраняют стражи в старинных одеждах), собрались семеро ничем не примечательных людей. Они проследовали в зал, предназначенный для конференций, по коридорам со множеством зеркал и плюшевой отделкой. На двери не было таблички, которая могла бы информировать о том, какого рода встреча проходила в тот день. Секретность указывала на необычайную важность происходящего.
Неприметные господа были президентами и вице-президентами банка Италии, чикагского Continental Illinois National Bank and Trust, банка Chase Manhattan из Нью-Йорка, банка Crédit Suisse в Женеве, банка Hambros Bank в Лондоне и римского банка Вапса Unione.
Фил Канизиус от Istituto per le Opère Religiose сознательно отказался от белого воротничка священника, был одет в серый костюм, как и все, и казался очень смущенным. Господа требовали объяснений.
